Отдыхать некогда!..

На юге Маяковский бывал ежегодно, хотя ни Крым, ни Кавказ не были для него просто курортом.

"Отдыхать некогда!" - говорил он.

Здесь он работал подчас интенсивнее, чем в Москве. Поэт, например, посвятил Крыму тринадцать стихотворений, написанных в Крыму же. Тут он заканчивал в 1927 году поэму "Хорошо!", написал много других произведений.

Я езжу
       по южному
               берегу Крыма,-
не Крым,
       а копия
             древнего рая!
Какая фауна,
           флора
               и климат!
Пою,
   восторгаясь
              и озирая.
Огромное
        синее
              Черное море.

А в другом стихотворении читаем о Крыме:

Хожу,
    гляжу в окно ли я 
цветы
    да небо синее, 
то в нос тебе
          магнолия,
то в глаз тебе
             глициния.

Маяковского спрашивали:

- Почему вы так много выступаете на курортах? Это пахнет гастролерством.

- У товарищей неправильный взгляд на курорты. Ведь сюда съезжаются со всего Советского Союза. Тебя слушают одновременно и рабочие, и колхозники, и интеллигенты. Приходят люди из таких мест, куда ты в жизни не попадешь. Они разъедутся по своим углам и будут пропагандировать стихи, а это - моя основная цель. Почему-то существует еще до сих пор неправильное мнение о курортах: как будто там отдыхают только привилегированные люди. Посмотрите, кто теперь в домах отдыха и санаториях. Вот для них я и выступаю и думаю, что делаю неплохое дело.

В Ялте я показал Владимиру Владимировичу выписку из протокола заседания СНК Крыма. Это было в 1927 году.

Он обрадовался:

- До чего приятно! Специально слушают в Совнаркоме! О чем? Об освобождении лекций Владимира Маяковского от налогов! Постановили... Что постановили? Принимая во внимание агитационно-пропагандистское значение... освободить! Дайте еще раз посмотреть! Поймите - это сильно. Значит, я нужный поэт.

Из Ялты в Симферополь он приехал с художником Натаном Альтманом. Они поселились в одном номере: Маяковский не отпускал от себя людей, которых любил. Он был неразлучен с Альтманом, и тот присутствовал почти на всех вечерах Маяковского.

Возвращаясь из Ливадии в Ялту, мы распевали песни (впрочем, крику было больше, чем пения). Я пытался петь на "вольные" мотивы стихи Маяковского. Кое-что ему нравилось, и он даже подпевал. А иногда он ни за что не желал мириться с "подтасовкой". Его любимая ария "Еще одно последнее сказанье..." сменилась "Гренадой" Светлова.

- Здорово сделана вещь! Люблю!

"Гренаду" мы пели на мотив "Яблочка". Увлеченно и вместе с тем сдержанно. В одном месте я перебил:

- У Светлова "ответь, Александровен, и Харьков, ответь"... а вы поете: "скажи, Александровен"...

- Это я нарочно. Так лучше. Остальное все хорошо.

В другой раз мы ехали в открытой машине из Севастополя. Возникли Байдарские ворота, о которых так точно и выразительно писал Маяковский:

...И вдруг вопьешься,
                    любовью залив
и душу,
      и тело,
             и рот.
Так разом
         встают
              облака и залив
в разрыве
          Байдарских ворот.
И сразу
       дорога
              нудней и нудней...

В том месте, где дорога пошла "нудней и нудней", Владимир Владимирович открыл железную корибку (в ней оставалось несколько папирос) и тут же закрыл ее:

- Бросаю курить! - крикнул он. И коробка летит в море. (Конечно, до моря далеко - оно только кажется рядом.) Именно после этого и родились строки:

Я
 сегодня
        дышу как слон,
походка
       моя
          легка,
и ночь
      пронеслась,
                 как чудесный сон,
без единого
           кашля и плевка.
...................  
Граждане,
         вы
            утомились от жданья,
готовы
       корить и крыть.
Не волнуйтесь
            сообщаю:
                   граждане - 
                              я
сегодня -
          бросил курить.

В Кисловодском "Гранд-Отеле" для Маяковского и его спутников - Натальи Брюханенко и Валерия Горожанина - были забронированы три номера. Я приехал туда на 5 дней раньше. Случилось так, что я встретил знакомого артиста-певца, который слонялся в поисках ночлега, и предложил ему поселиться пока в номере, предназначенном для Маяковского. Сам я тоже перешел туда - за компанию.

На рассвете нас неожиданно разбудил стук в дверь. Оказалось, Маяковский приехал раньше, чем я рассчитывал. Я, естественно, очень смутился и сказал, что мы сейчас же перейдем в другой номер.

- Ни за что! Вы с ума сошли! Продолжайте спать,- успокаивал меня Владимир Владимирович - Дайте только ключи от других комнат.

И, извинившись за такой ранний визит, он ушел в мой номер.

Небольшое отступление.

Второго сентября 1927 года, точнее - в ночь на третье, произошло землетрясение в Крыму.

Маяковский за несколько часов до этого отплыл из Ялты в Новороссийск. Казалось, повезло. Но не совсем. Землетрясение настигло его в открытом море. Ночью внезапно разыгрался сильнейший шторм. О том, что ночью было землетрясение, пассажиры узнали лишь днем в Новороссийске.

Маяковский и его попутчики испытали мытарства переезда: из Новороссийска до Тихорецкой, снова ожидания, отсюда до Минеральных Вод и в ночь добрались до Кисловодска.

Газеты пестрели сообщениями о крымском несчастье.

В стихотворении "Солдаты Дзержинского" есть такая фраза:

Будут
     битвы
          громше, 
                 чем крымское 
землетрясение.

А вскоре появилось стихотворение "Польза землетрясений". Оно кончалось так:

 Я 
 землетрясения 
               люблю не очень, 
земля 
     подобает - 
                 стоять. 
 Но слава встряске - 
                     Крым 
                         орабочен 
 больше, 
        чем на ять.

Удалось провести лишь одно выступление - в Пятигорске. Маяковский заболел сильнейшим гриппом. Пришлось остальные вечера переносить и отменять.

Железноводская публика узнала об отмене вечера перед самым началом. Все билеты проданы. Назревал скандал. Отдельные лица в толпе особенно рьяно подстрекали остальных: "Ничуть не болен!", "Передумал!", "Знаем мы эти болезни!"

Чтобы не огорчать больного, я скрыл всю эту историю, хотя он живо интересовался, как реагировала публика. Но через несколько дней до него все же дошли слухи о скандале.

В Ессентуках и Кисловодске менялись дни и часы выступлений (непривычное время - пять часов). Пока печатались новые афиши, решили срочно сделать наклейки на старые.

Маяковский частенько вникал в детали "производства". Вот и здесь Владимир Владимирович включился в работу. Написав один внушительный плакат, он, стоя на коленях, засучив рукава, принялся за наклейки. Он писал с невероятной быстротой и раскладывал их на полу для сушки. Папиросный окурок заменил ему кисть, а чернила - краску.

- Это детские игрушки по сравнению с окнами РОСТА, - сказал Маяковский.

В 1929 году Владимир Владимирович, нарушив традицию, решил ехать сначала на Кавказ.

В первых числах июля я шел в Москве по Солянке, держа кулек с клубникой. Из-за угла - Маяковский. Рука моя была испачкана ягодой, и я не протянул ее, а сделал извинительный жест.

- Так как я в принципе против рукопожатий, то это даже кстати, - сказал он. - Как жена, ребенок? Когда вы наконец уедете в Сочи?

- Эту клубнику я несу в родильный. Завтра выписываю жену и исчезаю из Москвы.

- Значит - договорились? Еще раз поздравляю! Имя уж придумали? Советую обязательно назвать его Никитой или Степаном. Вот у Шкловского есть Никита, и он не жалуется. Замечательное имя! Поверьте мне! Ну, пора! Торопитесь, умоляю! До свидания в Сочи!

Через несколько месяцев, когда мы вернулись в Москву, я снова шел по Солянке, но теперь с ребенком на руках. Маяковский проезжал в "Рено" и, открыв дверцу, на ходу крикнул:

- Привет, Никита!..

Приехав в Сочи и поселившись в скромном номере "Ривьеры", Маяковский тотчас достал из чемодана каучуковую ванну и потребовал у горничной горячей воды. Та всплеснула руками:

- Просто удивительно! Вздумали в номере купаться! Кругом море, а они баню устраивают!

Маяковский вежливо уговаривал ее:

- Не понимает девушка, что в море основательно помыться невозможно. Грязь может долипнуть еще.

После процедуры он оделся особенно тщательно.

- Хочу выглядеть франтом. - И игриво: - Недаром я мчался в Сочи.

- Вы ведь против франтовства? - заметил я.

- Бывают в жизни исключения. Еду к девушке. И вообще для разнообразия можно иногда шикарно одеться!

И посоветовался, какой галстук повязать.

В кафе повезло: подали "хворост" и его любимое розовое варенье.

- Моя мама делает розовое варенье - это вещь! Недавно подарила мне большую банку.

Маяковскому приятна была встреча с сестрой Людмилой Владимировной здесь, в поездке. Он пригласил ее на свой вечер.

В летнем сочинском кинотеатре люди сидят, стоят и висят (на заборе и на деревьях за забором).

На афише значилось "Леф и Реф - новое и старое - стихи и вещи". Под "вещами" в данном случае подразумевались крупные произведения.

Маяковский читал отрывки из первой части "Клопа". Ярко, в образах, исполнил он три картины, почти не повторяя имен действующих лиц. Стихотворение "Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче (Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст от Москвы по Ярославской ж. д.)" на афише называлось просто "Необычайное". Но с эстрады поэт объявлял его полным, даже расширенным названием ("...бывшее со мной, с Владимиром Владимировичем, на станции Пушкино..."). Очень громко и четко произносил "необы...", а вторую половину слова и все последующие - быстрее, доводя до скороговорки. Еще добавлял:

- Эту вещь я считаю программной. Здесь речь идет о плакатах. Когда-то я занимался этим делом. Нелегко давалось. Рисовали иногда дни и ночи. Часто недосыпали. Чтобы не проспать, клали под голову полено вместо подушки. В таких условиях мы делали "Окна РОСТА", которые тогда заменяли частично газеты и журналы. Писали на злобу дня, с тем чтобы сегодня или на следующий день наша работа приносила конкретную пользу. Эти плакаты выставлялись в витринах центральных магазинов Москвы, на Кузнецком и в других местах. Часть их размножалась и отправлялась в другие города.

Концовка "Необычайного..." звучала так: предельно громко - "Вот лозунг мой..." и пренебрежительно, иронически коротко - "и солнца".

В афише были сокращены все названия стихотворений: "Товарищу Нетте - пароходу и человеку" называлось просто "Нетте", "Сергею Есенину" - "Есенину". Все заграничные стихи шли под заголовком "Разная за- граничность". "Стихи о советском паспорте" вовсе не значились. Но они звучали на всех вечерах. Это стихотворение не было напечатано при жизни Маяковского, хотя он и сдал его в "Огонек" незадолго до отъезда в Сочи.

Читал он "Паспорт", как сатиру, с подчеркнуто гротесковыми интонациями и сарказмом. Это был живой рассказ. Первую строфу он произносил в убыстренном темпе, а дальше - спокойное, слегка ироническое описание купе и кают. Когда же доходило до "пурпурной книжицы", то здесь - чувство достоинства, патриотической гордости.

Отдельные места подчеркнуто утрировались. Это в первую очередь: "двухспальным лёвою", сопоставление афиши и козы, образные и неожиданные метафоры - бомба, еж, змея, которые вызывали дружный смех публики. Выразительно звучала рифма: "коза" и "что это за". (Он нажимал и резко отрывал это "за".) Менялась интонация, и уже это, само по себе, определяло отношение поэта к происходящему.

Злой иронией окрашивались строки:

 С каким наслажденьем 
                     жандармской кастой 
 я был бы 
         исхлестан и распят... 

И - с любовью, с гордостью, переходя к последней строфе, которую он заканчивал, подняв вверх руку:

 ...Читайте, 
           завидуйте, 
                    я - 
                        гражданин 
 Советского Союза. 

Еще о записках, адресованных Маяковскому, и о его ответах. Только за последние четыре года он собрал около 20 000 записок. Незадолго до смерти Владимир Владимирович говорил о будущей книге, которую хотел бы назвать "Универсальный ответ записочникам". Замысел остался неосуществленным.

Иногда казалось, что одно и то же лицо настигает поэта в разных городах - до того была порой похожа одна записка на другую. Он разил таких "записочников" острым словом, но они появлялись снова и снова.

Во время его выступлений вырастала целая гора записок. Ответы на них занимали столько же времени, сколько сама лекция. Записочный ажиотаж переходил подчас в перепалку. Выкрики с мест сливались в нестройный гул смельчаков-задир.

Однажды Маяковский не без огорчения сказал:

- Товарищи! Я прекрасно понимаю, что ругательные записки пишутся одиночками, а не всем залом, но и над ними я потею достаточно, чтобы доказать, рассказать и оправдаться!

Приведу образцы сочинских записок и ответов на них.

"Утверждают, что вы почти не пользуетесь трамваем и очень редко ходите пешком. Как же вы передвигаетесь?"

- Товарищу хочется, очевидно, чтобы я ему открыл тайну моего заграничного автомобиля. Но он задает вопрос ехидно и трусливо. Дорогой товарищ, я даже не затрудню себя специальным для вас ответом, ибо на случаи таких дурацких вопросов и сплетен у меня есть уже стихотворный ответ:

 Не избежать мне 
                сплетни дрянной. 
 Ну что ж, 
         простите, пожалуйста, 
 что я 
        из Парижа 
                 привез Рено, 
 а не духи 
           и не галстук.

"Вы считаете себя хорошим поэтом?"

Маяковский - резким тоном, во весь голос:

- Надоело! Мне наплевать на то, что я поэт! Я прежде всего считаю себя человеком, посвятившим свое перо сегодняшнему дню, сегодняшней действительности и ее проводнику - Советскому правительству и нашей партии!

"Почему провалился "Клоп?"

- Клопа-то поймали, а вы со своей запиской действительно провалились.

А вот записка, которую он неожиданно оглашает нарочито пискливо:

 "Голос ваш сочен, 
 Только противен на вкус. 
 Потому-то я в Сочи 
 Вами не увлекусь". 

- Это результат прямого воздействия южного климата.

"Почему вы так много говорите о себе?"

- Я говорю от своего имени. Не могу же, например, если я полюбил девушку, сказать ей: "Мы вас любим". Мне это просто невыгодно. И, наконец, она может спросить: "Сколько вас?"

"Почему вы так свободно себя держите? Ваш доклад скорее веселое времяпрепровождение".

- Я стремлюсь к тому, чтобы мой доклад был живым, а не сухоакадемическим и нудным. И думаю, что мне это до некоторой степени удается. Я вообще считаю, что надо стремиться жить и работать весело. Если бы мое выступление было неинтересным, народ уходил бы. Но, как видите, никто не уходит. Впрочем, я должен сознаться, что однажды был такой случай - женщина поспешно покинула зал. Мои огорчения быстро рассеялись, как только я узнал, что ей вышло время кормить ребенка.

Гнусавый фальцет, сидевший у самой сцены, глядя в глаза поэту и жестикулируя, решил его пристыдить:

- Бросьте, это вы уже говорили в Киеве!

- Вот видите, товарищ даже подтверждает этот факт!

Эффект необычайный - раздались аплодисменты, дружно и долго смеялись.

"Ваши стихи непонятны массам".

- Что значит "непонятны"? Смотря для кого. Даже центральная газета, например, не может быть понятна буквально всем. Имеются разные газеты: специально "Крестьянская газета" и другие. Нельзя писать стихи для людей, имеющих в своем арсенале триста слов. ЦК партии в двадцать третьем году направил одного товарища обследовать Воронежскую губернию. В то время в Москве была сельскохозяйственная выставка. Оказалось, что крестьяне не понимают, что такое павильон. Только один сказал, что он понимает. Когда у него спросили: "Что же такое павильон?" он ответил: "Это самый главный, который всеми повелевает". Шекспир знал двадцать тысяч слов. Мы с вами знаем тысяч десять. А некоторые - только триста. Разберитесь. Но все же я стараюсь писать и для людей, обладающих малым запасом слов. В дальнейшем буду стараться больше работать в этом направлении.

Маяковский рассматривает новую записку и произносит

- Опять стихи! Не знаешь, куда скрыться от них!

 "Приветствую душой вас, Маяковский! 
 Как рад... Приветствую сто раз! 
 О, я себе завидую чертовски, 
 Что наяву пришлось увидеть вас! 
 Подумать, современного поэта 
 Желает всяк по-своему воспеть, 
 И я, пока душа еще согрета, 
 Весь трепещу при имени "поэт". 
 22.VII 
 И. А. Базов

Пауза. Маяковский говорит:

- Прошу соседа облить Базова холодной водой, чтоб не так "трепещал".

"Почему вы не читаете по радио?"

- Это - умная записка. По радио я читаю, но мало. Постараюсь больше читать, это очень нужное и важное дело.

В Хосте в то время отдыхали артисты-москвичи (Е. Илющенко, Н. Михайловская, Анель Судакевич, Асаф Мессерер, Ал. Царман и другие). Туда же должна была приехать знакомая Маяковского актриса Вероника Полонская; к ней и направился Владимир Владимирович сразу же по приезде в Сочи, но не застал ее: она приехала несколькими днями позже.

Хоста - это сегодня большой благоустроенный курорт, младшая сестра Сочи. Тогда же это было село, лишенное примитивного комфорта. Здесь не было даже настоящего клуба - был полутемный сарай всего на 250 мест. И в этом так называемом клубе сельсовета не набралось даже половины зала.

Маяковскому никогда не приходилось выступать в таких условиях. Он был явно не в духе. Но артисты дружной компанией заняли первые места и сразу внесли оживление.

Да и сам поэт оживился.

- В темноте, да не в обиде,- начал он. И все пошло непринужденно и весело.

Не повезло и в Гаграх: дождь отпугнул и без того туго раскачивающуюся публику.

Владимир Владимирович приехал из Сочи с артистами Анелью Судакевич и Асафом Мессерером.

Долго обсуждали: быть или не быть вечеру, ведь он должен состояться в открытом кинотеатре. И только перед самым началом дождь прекратился, и "кворум" набрался.

Рядом, в киоске, продавались фотографии артистов. Маяковский закупил все открытки киноактрисы Анели Судакевич, и мы с любопытством наблюдали, как он, стоя у кассы, премировал ими тех, кто покупал билет на его вечер. Вслед за этой шуткой последовала другая. Он стоял у входа и с озорством обрывал билеты.

Когда он наконец взобрался на эстраду, из публики раздался голос:

- Довольно дурака валять! Пора начинать! Деньги брали, а толку не видно!

- Кто хочет уходить, не задерживаю! Получите три рубля и не мешайте. Передайте ему, - он достал деньги и протянул в публику.- Пусть кассирша не волнуется, я из своего кармана. Что же вы испугались? Получайте! - не отставал Маяковский.

Человек, к которому он обращался, подошел к эстраде. Публика зашевелилась. Кто-то крикнул:

- Самый дорогой билет стоит полтора, а он сидит за полтинник.

- Пусть знает мою доброту и запомнит, что на Маяковском никогда не прогадаешь, а можешь только заработать!

Тот, кто получил три рубля, хотел было уже остаться, но публика смотрела на него так, что он вынужден был покинуть зал...

Маяковский вернулся в Сочи поздно ночью. Гостиница была уже заперта, и его долго не впускали. Владимир Владимирович прибегнул к помощи дежурного милиционера.

На следующий день он потребовал жалобную книгу. Жалоба кончалась так: "Зав. мне сообщил, что выходить после часа незачем, а если я выйду, то никто мне открывать не обязан, и если я хочу выходить позднее, то меня удалят из гостиницы.

Считаю более правильным удаление ретивого зава и продолжение им работы на каком-нибудь другом поприще, менее связанном с подвижной деятельностью. Например, в качестве кладбищенского сторожа.

Вл. Маяковский. 27/VII - 29 г.

Последнее выступление Маяковского на Кавказе состоялось в Сочи - перед пограничниками и в Мацесте.

После встречи с пограничниками Маяковский поехал в Хосту за Вероникой Полонской и оттуда с ней - на выступление в Мацесту, против обыкновения, с опозданием.

Он очутился на плоской крыше высокого санаторного корпуса - это был местный курзал.

Непривычно было выступать в таких условиях: над тобой - полная луна, внизу - море, кругом - народ!..

Несколько минут поэт осваивался. Потом привык и читал, быть может, именно благодаря такой обстановке, с особенным увлечением.

Из Сочи Маяковский отправился в Крым теплоходом.

- Такой теплоход - это уже вещь! А ведь таких у нас несколько штук. Прямо душа радуется!

Из Хосты должна была приехать Вероника Полонская. Она обещала ему быть в Ялте следом, дня через два-три. А ее все не было. Маяковский нервничал.

Послал "молнию". Ответа нет. Затем другую, третью - тоже без ответа. По нескольку раз в день он наведывался на пристань, наводил справки, встречал все прибывавшие пароходы. Приходил на мол и тогда, когда никакие суда не ожидались.

Владимир Владимирович попросил меня вместе с ним составить служебную телеграмму на имя начальника хостинского телеграфа, чтобы тот отыскал, передал и ответил.

Помню, как смутилась девушка, принимая эту частную, необычную по тексту и длинную "молнию".

Первое крымское выступление состоялось в Мисхоре. После чтения отрывков из "Клопа" в публике разгорелся спор. Один из "критиков" вел себя особенно возбужденно. Маяковский обратил на него внимание:

- Эй, что вы там окопались в темноте и размахиваете ручками? Выходите сюда, здесь мы поговорим при полном свете!

"Критик" не растерялся и перекочевал на эстраду. Он произнес весьма колючую речь. Маяковский с трудом сдерживал себя. Когда же он отвечал и кто-то попытался прервать его, Маяковский решительно запротестовал:

- Я молчал! Теперь вы будете сидеть как проклятые и слушать меня!

Несколько крикунов попытались перекричать его. Маяковский грозно посмотрел на них:

- Не родился еще богатырь такой, который меня бы переорал!

С него градом лил пот. Я предложил ему остыть, передохнуть после такой "жаркой схватки". Ведь едем в открытой машине в Ялту. С моря ветер.

- Что я - певец? Ерунда! Поехали!

По дороге я спросил:

- Зачем вы тратите столько энергии? Просто страшно!

- Знаю, но сдержать себя никак не могу. Я и до сих пор не могу прийти в себя от этой драки. Трудно было с ним справиться.

Наутро он увидел меня в вестибюле гостиницы "Марино" в момент острого приступа болезни печени. Я едва двигался. Он довел меня до лестницы, взял на руки, донес до самой постели и, как бы извиняясь, прошептал:

- Теперь пришла моя очередь поухаживать.

Вызвал врача, подал горячую грелку, заказал лекарства, принес фрукты, цветы. Одним словом, сделал все, что нужно и можно было сделать.

Вряд ли "критик" узнал бы вчерашнего Маяковского в этом бесконечно внимательном и нежном человеке.

Несколько дней спустя Маяковского пригласили осмотреть подвалы Массандры. Я пошутил: "Не советую". На что последовал стихотворный ответ:

 Ну, а класс1 

1 (В книге: "класс-то", но Маяковский читал с эстрады именно так.)
                он жажду 
                         заливает квасом?
 Класс - он тоже 
                 выпить не дурак. 
 Поедем! 

Наконец пришла из Хосты телеграмма... Полонская заболела малярией.

Позже Маяковский писал:

 Я не спешу. 
           И молниями телеграмм 
 мне незачем 
             тебя 
                 будить и беспокоить. 
 Как говорят, инцидент исперчен... 

Эти строчки из набросков второго вступления в поэму о пятилетке повторяются и в предсмертном письме. "Инцидент исперчен", - частенько говаривал он в жизни...

Маяковский выступил в Ливадии на открытой площадке клуба, в крестьянском санатории, размещенном в бывшем царском дворце. Площадка была поделена пополам: одна сторона для отдыхающих, другая - для обслуживающего персонала и посторонних. Владимир Владимирович был поражен, увидев крестьян, сидящих в санаторных нарядах - пижамах.

- Мне уже приходилось бывать здесь, и по этому поводу я написал стихотворение "Чудеса", - сказал он, - которое я вам сейчас прочту:

 Как днище бочки, 
                правильным диском 
 стояла 
       луна 
            над дворцом Ливадийским.
 Взошла над землей 
                  и пошла заливать ее, 
 и льется на море, 
                 на мир, 
                        на Ливадию. 
 В царевых дворцах - 
                     мужики-санаторники. 
 .................................

Рано утром на пароходе "Ленин" мы отплыли в Евпаторию.

Команда попросила Маяковского выступить. Он охотно согласился. Когда пароход прошел Севастополь, на верхней палубе, под брезентовым навесом, собрались моряки. Проникла и часть пассажиров. Поднялся ветер. Судно покачивало, и оно, переваливаясь с боку на бок, скрипело. Маяковский состязался с шумом ветра и волн. Он держался одной рукой за штангу.

- Приходится в открытом море сражаться с бурей, - пошутил он.

После краткого вступительного слова зазвучали стихи. В который раз прочитано уже "последнее" стихотворение! Просили еще и еще. Долго его не отпускали.

Он усадил меня на палубе в плетеное кресло и вручил русско-французский словарь. Сам же похаживал вблизи и просил проверять.

Я спрашивал десятки слов, читая их по-русски и по-французски. Почти все слова он переводил правильно.

- Годик еще позаниматься, и буду прилично владеть. Мне это крайне необходимо. Ведь ежегодно бываю во Франции.

Когда пароход подходил к Евпатории и она стала видна как на ладони, Маяковский тихо проскандировал:

 Очень жаль мне 
               тех, 
                   которые 
 не бывали 
           в Евпатории.

- Как по-вашему, - шутя обратился он ко мне, - меня будут когда-нибудь цитировать, как "Горе от ума" или Пушкина?

- Я думаю, что будут, и даже больше, вот я, например, уже цитирую.

В одном евпаторийском санатории Маяковский попросил поднять руки тех, кто знает хоть несколько строк из современных поэтов. Взмахнули десятки рук. С мест стали кричать: "Я знаю!" Но, как выяснилось, никто не смог привести больше одной-двух строчек. Кто-то выкрикнул из Сельвинского: "Ехали казаки". А дальше? Молчание.

- Не то я просил, - сказал Маяковский. - Нужны хотя бы отдельные четверостишия. Если вы внимательно читаете стихи по нескольку раз и стихи хорошие, то обязательно запомните отдельные куски или по крайней мере рифмованные четыре строчки. Для того и пишутся стихи. В том их основное отличие от прозы. Выходит: или у нас еще мало читают стихи, или поэты плохо пишут. Вот "Евгения Онегина" вы все знаете, потому что здорово сделана вещь. Я плохих вещей тоже не запоминаю, за исключением тех, которые нужны мне для иллюстрации безграмотности или недобросовестности поэтов.

В другом санатории слушатели переполнили открытую площадку и, сидя в темноте, хором распевали украинские песни. Выделялась знаменитая: "Реве та стогне". Маяковский отыскал ход на сцену. Там тоже темень и ни души. Владимир Владимирович прождал несколько минут. Никто из администрации не появлялся. Я подумал, что Маяковский обидится и уйдет. Но этого не случилось.

- Даже оригинально! - весело сказал Маяковский - Давайте сами начнем!

Отыскав рубильник, он включил свет и вышел за занавес.

- Сейчас я даю занавес и приступаю к работе, - прозвучало категорически.

Маяковский притащил столик и отрекомендовался:

- Как видите, перед вами поэт, монтер и рабочий сцены. Сколько неожиданностей сулит вам мой приезд! Я надеюсь, что вы не в претензии на меня за то, что я помешал вам петь, так сказать, нарушил ваш покой. Товарищи, я уверен, что вы не откажетесь от записок в конце вечера, а большинство этих записок я заранее знаю, и потому начну свое выступление прямо с ответов на пока еще не поступившие записки.

В курзале скамьи окружены сплошной стеной людей. Оркестр превращен в ложу: там сидят артисты. Маяковский заговаривает с ними "по-семейному", он не скрывает своего отрицательного отношения к большинству исполнителей его стихов. Потом читает записку:

"Как вы относитесь к чтению Артоболевского?"

- Никак не отношусь. Я его не знаю.

Из оркестра раздается смущенный голос:

- А я здесь...

Маяковский нагибается:

- Почитайте, тогда я вас узнаю. Поскольку речь идет о "Солнце", прочтите его. Затем, если вы не обидитесь, я сделаю свои замечания и прочту "Солнце" по-своему.

Артоболевский выходит на сцену. Заметно волнуясь, читает "Солнце". Раздаются аплодисменты.

Маяковский хвалит его голос, отмечает и другие положительные качества исполнения. Но он говорит, что чтецу не хватает ритмической остроты, и критикует излишнюю "игру", некоторую напыщенность. Он находит, что напевность в отдельных местах, например в строках "Стена теней, ночей тюрьма", неоправданна, и наконец подчеркивает, что нельзя сокращать название стихотворения.

- Так, к сожалению, делает большинство чтецов, - замечает он, - а между тем название неразрывно связано с текстом. Все, что мной говорилось, - заключает он, - относится ко всем чтецам, которых я слышал, за исключением одного Яхонтова.

Затем Маяковский сам читает "Солнце". Артоболевский поблагодарил его и отметил интересную деталь: ему казалось, что слова "...крикнул солнцу: "Слазь!" нужно, действительно, крикнуть, а Маяковский произнес слово "слазь" без всякого крика, но тоном чуть пренебрежительным.

- Подымите руки, кто за меня? - обратился к залу поэт. - Почти единогласно.

И снова "аудитория сыплет вопросы колючие, старается озадачить в записочном рвении"...

"Кто вам больше платит - Леф или Моссельпром?"

Маяковский зол:

- После такого вопроса я могу задать вам другой, и вас выведут из курзал-парка. Вы хотите сказать, что я продался Советской власти? Моссельпром - государственное предприятие, борющееся с частниками Моссельпром - частица социализма. А за "Нигде, кроме" я получил три рубля. Это в Америке за такие строчки платят сотни и тысячи долларов. У нас все должны честно получать за свой труд.

"Вы утверждаете, что хорошо знакомы с Горьким,- это неверно".

- Сейчас уже народилась армия, которая хвалится знакомством с Маяковским. А вы уличаете меня в том, что я горжусь близостью к Горькому!

"Маяковский, за что вас ругал Ленин?"

- Ленин прочел в "Известиях" мое стихотворение "Прозаседавшиеся" и сказал: "Я не поклонник его таланта, хотя признаю свою некомпетентность в этой области. Но с точки зрения политической и административной я давно не испытывал такого удовольствия. Насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно"¹.

¹ (Маяковский почти дословно передавал то,что говорил В. И. Ленин на заседание коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов 6 марта 1922 года (В. И. Ленин, Соч, т. 33, стр. 197.))

"Зачем вы ездите за границу?" Владимир Владимирович отвечает четверостишием из "Паруса" Лермонтова:

 Под ним струя светлей лазури, 
 Над ним луч солнца золотой.., 
 А он, мятежный, ищет1 бури, 
 Как будто в бурях есть покой!

¹ (У Лермонтова "просит бури", но Майковский читал "ищет")

"Ваша поэзия не поднимается выше частушек и агиток."

У меня есть частушки, которые я сочинил в начале революции. Ни в одной из моих книжек вы их не найдете. Но с этими частушками красногвардейцы шли на Зимний дворец, распевая их на мотив "Ухаря-купца":

 Ешь ананасы, рябчиков жуй, 
 День твой последний приходит, буржуй.

Я горжусь этим больше, чем всем, что написал за всю свою жизнь.

"Считаете ли вы достоинством или недостатком, что ваши стихи очень хороши только в вашем чтении?"

- Вам надо тоже научиться хорошо читать стихи, и тогда не будет таких вопросов.

"Вас не понимают не потому, что не понимают, а потому, что не хотят понять, лень затратить время".

- Эта записка по своему смыслу прямо противоположна предыдущей. Такие записки приятно читать.

После вечера артисты, среди них Е. Н. Гоголева, В. Н. Аксенов, Г. И. Афонин, подошли к Маяковскому и заговорили с ним о чтении с эстрады, о репертуаре. Он назвал несколько своих стихотворений для эстрадного чтения и особенно советовал читать отдельные главы из "Хорошо!"

- Есть очень хорошие куски для эстрады. Уверен, что они будут доходить. Сужу по своим выступлениям.

Артисты любили его. В Ялте он встречался с П. Полем, Ю. Солнцевой, стрелял с ними в тире. В Евпатории проводил время с Хенкиным. Владимир Владимирович редко смеялся громко, но когда он слушал рассказы и остроты Владимира Хенкина, не мог удержаться от хохота.

Он часто вспоминал одного из любимейших своих актеров - Игоря Ильинского.

- Посмотреть Ильинского - большое наслаждение. Он замечателен во всех ролях. Обожаю его в "Клопе".

"Клопа" с участием Ильинского Маяковский смотрел много раз. Я как-то попробовал сымитировать фразу Ильинского (в его гротесковом стиле) из спектакля "Лес": "А ты свое художество брёсил?" - "Брёсил, - говорю, - Геннадий Демьянович, брёсил!" Маяковскому понравилось.

- Умоляю, еще что-нибудь!

Расхрабрившись, я спел песенку Аркашки, введенную Мейерхольдом в "Лес" из "Орфея в аду":

 Когда я был аркадским принцем, 
 Любил я очень лошадей. 
 Гулял по Невскому проспекту, 
 Как ошалелый дуралей.

Даже подражание Ильинскому умиляло Маяковского, и он неоднократно просил:

- Ну, спойте! Или скажите только "брёсил".