Знаете ли Вы украинскую ночь?

Именно так начинается стихотворение Маяковского "Долг Украине", написанное в 1926 году. За этой первой гоголевской строкой-вопросом - ответ:

Нет, 
   вы не знаете украинской ночи!

И дальше - признание, полное глубокого смысла:

Разучите
        эту мову
                на знаменах -
                             лексиконах алых, -
эта мова
        величава и проста: 
"Чуешь, сурмы загради, 
час расплаты настав..."
Разве может быть
                      затрепанней
                                  да тише
слово
     поистасканного
                   "Слышишь"?!
Я
 немало слов придумал вам, 
взвешивая их,
              одно хочу лишь, -
чтобы стали
            всех
                 моих
                     стихов 
полновесными,
            как слово "чуешь".

Маяковский горячо любил Украину и не раз выступал в разных ее городах. Особенно часто он бывал в Киеве и в тогдашней столице - Харькове.

В январе 1926 года, после возвращения из Америки, он выступал здесь с лекцией об этой поездке и чтением "американского" цикла стихов, а в конце того же года - с лекцией на тему: "Как писать стихи?" В новом, 1927 году он четыре раза побывал в Харькове.

Запомнилось разное...

Уже в первом отделении слушатели стали забрасывать его записками. Он закончил читать "Хорошо!" и для разрядки ответил на несколько записок. Потом он хотел снова перейти к стихам.

Раздался протестующий голос:

- Не мотайте, отвечайте сразу!

Маяковский сдержанно-иронически ответил:

- Товарищи! Разве можно сразу?

Он прочел два стихотворения, а затем, быстро перебирая записки, оглашал наиболее интересные и отвечал.

"Кого вы считаете лучшим поэтом?"

- Как вы себе представляете? Лежит пирог славы, и поэты бегут с взмыленными мордами: кто первый добежит, тому и достанется? Неправильно это, товарищи! Все работают по мере своих сил и возможностей. Для одного и того же дела - дела построения социализма. Все вносят свою лепту. И я тоже. Вот и все.

"Какого вы мнения о Полонском?"

Владимир Владимирович наставительно:

- Он и раньше писал ерунду, а теперь пишет гадости. У него куриные мозги.

О сцену с подозрительным звуком ударяется записка. Маяковский разворачивает ее и достает из бумажки копейку.

Летит следующая:

"Что вы хотели сказать тем, что выступаете без пиджака?"

- От жары, балда.

И опять знакомая записка:

"Маяковский, почему вы все хвалите себя?"

- Мой соученик по гимназии, Шекспир, всегда учил меня: "Никогда не говори о себе дурного, это всегда за тебя сделают твои товарищи", - и широким жестом обвел зал.

Попалась как-то очень длинная записка. Кто-то крикнул:

- Что вы так долго читаете? Пора отвечать!

- Что вы там орете? Пришли бы лучше помочь!

В гостиницу "Красная", где он остановился, приходило столько народу, что почти не оставалось свободного времени. Но Маяковский, любя Харьков, ежедневно выбирал время побродить по его улицам. Кстати, здесь он не пользовался транспортом, как, впрочем, и во многих других городах. Ему нравилось, что город строится, озеленяется. На месте вчерашнего пустыря появился сквер. Улица покрывалась асфальтом. Владимир Владимирович радовался всему этому.

Последнее выступление в Харькове состоялось в январе 1929 года. Поездка была задумана на 10-12 дней: Харьков, Полтава, Кременчуг, Николаев, Херсон и на обратном пути - опять Харьков.

14 января, в предвечерние часы, он выступал в клубе ГПУ, читал пьесу "Клоп", а вечером в театре - доклад "Левей Лефа".

Внезапно Маяковский предложил отменить все последующие выступления - сдал голос.

С трудом удалось уговорить его выступить завтра днем в Оперном театре - ведь соберется не менее полутора тысяч студентов.

А вечером Владимир Владимирович уже выехал в Москву.

Поздней осенью 1926 года поезд привез нас в Полтаву.

На горе раскинулся, весь в зелени и огнях, красавец город. Лишь только пролетка тронулась, возница разговорился. Я спросил о здании, оставшемся внизу, у вокзала:

- Это, вероятно, клуб?

- Железнодорожный. Красивый, новый и знаменитый.

- Чем же он знаменит? - заинтересовался Владимир Владимирович. И возница рассказал, как три года назад кондуктор товарных поездов станции Полтава товарищ Терещенко приобрел облигации шестипроцентного займа и, не веря в свою фортуну, сдал их под ссуду в горфин- отдел.

Держа в руках газету с таблицей, работник Учпрофсо- жа товарищ Скляренко спросил у Терещенко, нет ли у него с собой номеров облигаций. Кондуктор невнятно пробурчал что-то и бросил записную книжку: мол, не приставай, отвяжись.

Скляренко проверил таблицу и обнаружил выигрыш:

- Сто тысяч рублей!"

Все завертелось, закрутилось. Право на получение выигрыша кондуктор потерял, так как просрочил выкуп облигаций. ВУЦИК разрешил ему выплатить, в виде исключения, 2 тысячи рублей. Остальную сумму передали Уч-профсожу на постройку клуба и больницы. На закладку зданий приезжал из Харькова Г. И. Петровский.

Шли годы. И вот однажды Владимир Владимирович ко мне с вопросом:

- "12 стульев" Ильфа и Петрова читали?

- Недавно прочел.

- Помните, там клуб?

- Конечно, помню.

- А Полтаву помните?

- А какая связь?-удивился я.

- У Ильфа и Петрова клуб выстроен на найденные ценности, а в Полтаве - на выигрыш. В романе талантливая ситуация, но придумана, а в Полтаве реальные деньги и реальный клуб.

Я стал соображать: Ильф уже тогда сотрудничал в "Гудке". Клуб железнодорожный? Значит, он об этом, безусловно, знал. Полтавский клуб явился, вероятно, одним из источников для финала "12 стульев".

В июне 1927 года Маяковский дал согласие выступить в Донбассе и Харькове (в конце июля) с тем, чтобы отсюда перебраться в Крым.

В июле ударила жара, и он заколебался. Я находился тогда в Севастополе и получил от него телеграмму из Москвы: "Считаю бессмысленным устройство лекций Харькове летом точка предпочитаю лекции Луганске осенью точка сообщите дни лекций Крыму точка прошу отменить перенеся осень лекции Харькове Луганске точка Если отменить невозможно телеграфируйте срочно выеду Маяковский".

Я ухватился за последнюю спасительную фразу, весьма характерную для Владимира Владимировича, всегда точного и обязательного. Предыдущий план был оставлен в силе. Опасения Маяковского оказались напрасными. Всюду полно слушателей. А в Харькове их было даже больше, чем зимой.

В Харькове случайно встретили Семена Кирсанова. Он выступил в этот же день с Маяковским, потом в Донбассе и снова в Харькове.

Луганский клуб металлистов был полон оба раза, когда там выступал Маяковский.

Пыльный поезд доставил нас с большим опозданием в Ясиноватую. Отсюда до Юзовки¹ около двадцати километров. Наняли тачанку. Возница заметил: есть две дороги - подлиннее и получше, покороче и похуже. Выбрали подлиннее. Тогда возница равнодушно добавил:

¹ (Ныне город Донецк)

- Но здесь, бывает, и грабят!

Маяковский приготовил на всякий случай револьвер. Под сиденье потянулся и Кирсанов - вынул из чемодана допотопный наган, притом незаряженный. Наступила темнота. Мы боялись не столько грабителей, сколько того, что можем опоздать к началу вечера. Так оно и случилось. Наконец, громыхая по мостовой, въезжаем на главную улицу. И прямо к цирку Шапито.

У входа толпа. Слышим: "Обманул, не приехал".

...Публика торопливо занимает места. Маяковский, наверстывая опоздание, сразу же включается в работу. Его голос сотрясает брезентовые своды. После нескольких вводных фраз он переходит к стихам.

Включается и Кирсанов. Аудитория удивлена: такой маленький, а какой темперамент, голос! Когда Кирсанов закончил, Маяковский обратился к публике:

- Товарищи! Я считаю свое опоздание искупленным таким сюрпризом (указывая на Кирсанова). Слово теперь опять за мной, а Сема пусть отдохнет.

Опоздание прощено и забыто. После вечера слушатели восторженно провожают поэтов.

В Харьков можно было возвращаться разными путями. Решаем ехать на Харцызск. С трудом разыскали машину. Ехать надо по проселочной, верст двадцать пять - тридцать. Жара неимоверная. Мотор барахлит. Лопаются камеры. Шофер идет на крайность - пытается добраться на ободах. Маяковский негодует: он не выносил, когда портили вещи.

Пока мы в Харцызске ждали поезда на Харьков, прибыл скорый Москва - Сочи. В окне вагона мелькнуло знакомое лицо - Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Маяковский успел только обменяться с ним приветствием.

Вот и поезд на Харьков.

В международном оказалось как раз три места. В вагоне Маяковский облегченно вздохнул:

- Товарищи! Трудно поверить... Роскошная жизнь... зеркала... сто лет не видал зеркал...

- Ездить трудновато. Но у нас свое железнодорожное справочное бюро, - говорил Владимир Владимирович друзьям. - Вот задайте Павлу Ильичу вопрос, и он мгновенно ответит.

Начался экзамен: как проехать из Луганска в Чернигов? Назовите все без исключения станции от Харькова до Юзовки и обратно. От Москвы до Севастополя...

Мне надоело.

- Вам самому пора это знать,- сказал я шутя Маяковскому.

- Я надеюсь на вас.

- Научитесь хотя бы ориентироваться.

- Вы опытом взяли, а мне надо учить, - ответил он. - Специально учить не хочу, я не маленький.

- Не прибедняйтесь, - продолжал я. - Ведь у вас огромная память. Вы помните несметное количество стихов.

- Знал когда-то всего "Евгения Онегина", да и сейчас большие куски помню, - подтвердил он.

Я тоже вспомнил юность и расхвастался:

- Когда-то знал наизусть всего "Мцыри" и "Медного всадника", даже пьесы, например "Ревизор", "Горе от ума". Да и сейчас, пожалуй, прочитал бы два первых действия почти без запинки.

- Ну-ка, попробуйте!

- Просим! - поддержал присутствовавший при этом Валерий Михайлович Горожанин¹.

¹ (Друг Маяковского, его соавтор по киносценарию "Инженер д Арси", написанному в Ялте в августе 1927 году.)

Я пробую дать "задний ход", но бесполезно.

Владимир Владимирович вошел в азарт:

- Буду читать без остановки столько же "Онегина", сколько вы "Горе от ума".

Меня заело: я полез в чемодан за Грибоедовым, с которым не расставался, и демонстративно вручил книгу Маяковскому.

- Можете удостовериться.

Засекли время. Я читал наизусть Грибоедова в невероятном темпе и почти кончал первый акт, когда Маяковский остановил меня.

- Трещит в ушах. Профанация искусства. Невозможно слушать. Условие нарушаю. За мной долг.

Впоследствии долг был оплачен: Владимир Владимирович читал "Евгения Онегина" минут десять почти без осечки.

В "Комсомольскую правду" пришло письмо из Днепропетровска от комсомольцев Л. Авруцкого¹ и И. Анисайкина², которые просили газету командировать к ним на конференцию читателей "Комсомольской правды" их любимого поэта - Маяковского. И вот в лютый февраль 1928 года Владимир Владимирович приезжает в Днепропетровск (он был здесь уже полтора года назад). Из гостиницы "Спартак", в которой он остановился, его сразу же повезли в битком набитом трамвае в райком металлистов. Там обсуждали, как лучше провести кампанию по заключению коллективных договоров. Вел собрание секретарь комсомольской ячейки завода Е. Жаворонко³.

¹ (Ныне заместитель редактора областной диепропетровской газеты "Зоря").

² (Сейчас директор завода в Днепропетровске)в

³ (В настоящее время инженер-связист в Киеве.)

Оттуда - на завод имени Ленина, куда пришли и молодые рабочие с соседнего завода имени Петровского¹. Здесь, в большущем красном уголке трубного цеха, проходила конференция читателей "Комсомольской правды".

¹ (Оба завода считались в то время одним предприятием.)

Выступил Маяковский. Он призвал молодежь активнее участвовать в газете, рассказал о борьбе на поэтическом фронте, читал стихи.

Владимир Владимирович интересовался производственной и комсомольской работой ребят. Он напомнил им корреспонденцию "На правом берегу" (из Ленинграда), которая была опубликована в "Комсомольской правде" (о работе на фабрике "Красная нить"), и прочел в этой связи стихотворение "Гимназист или строитель". Приведу выдержки:

Были
     у папочки 
дети -
       гимназистики.
На фуражке-шапочке - 
серебряные листики.
............................
Комса
     на фабрике
               "Красная нить"
решила
      по-новому
               нитки вить.
............................

А конец такой:

              Отжившие
                       навыки
                               выгони, выстегав.
Старье -
        отвяжись!
Долой
     советских гимназистиков!
Больше -
          строящих
                  живую жизнь!

На конференции говорили о том, что необходимо перестроить работу комсомольских организаций, о борьбе с так называемыми "мертвыми душами". Маяковский написал позже стихотворение "Фабрика мертвых душ", сопроводив его любопытным эпиграфом:

"Тов. Бухов. - Работал по погрузке угля. Дали распространять военную литературу, не понравилось. - Бросил.

Тов. Дрофман. - Был сборщиком членских взносов. Перешел работать на паровоз - работу не мог выполнять. Работал бы сейчас по радио.

Тов. Юхович. - Удовлетворяюсь тем, что купил гитару и играю дома.

Из речей комсомольцев на проведенных собраниях "мертных душ" транспортной и доменной ячеек. Днепропетровск".

В Днепропетровске же, в театре им. Луначарского, состоялся вечер поэта, озаглавленный "Слушай новое!".

Из Днепропетровска - в Запорожье. Владимир Владимирович переутомился, плохо себя чувствует.

- Авось пройдет. Обидно срывать назначенный вечер. Хочется и Днепрострой посмотреть.

Короткий переезд в Запорожье оказался тяжелым, холодный вагон, пересадка. Времени у нас в обрез. С вокзала - прямо выступать. По дороге Маяковский вспоминал.

- Здесь, где-то в Запорожской сечи, проживал мой дед.

Я -
    дедом казак,
                другим -
                         сечевик.
а по рожденью
             грузин.

После вечера его пригласили осмотреть Днепрострой.

- Сам мечтаю об этом, - ответил он, но сейчас не выйдет. Плоховато себя чувствую. Придется отложить до следующего раза: приеду к вам специально или загляну по пути в Крым.

И хотя Маяковскому так и не довелось побывать на Днепрострое, дух этой гигантской стройки пронизал строки, созданные в 1926 году:

...Где горилкой,
                удалью
                     и кровью
Запорожская
            бурлила Сечь, 
Проводов уздой
             смирив Днепровье,
Днепр
     заставят
             на турбины течь.

Ночью возвращаемся в Днепропетровск.

На вокзале нет ни машин, ни извозчиков. Еле добрались до гостиницы. Маяковский так ослаб, что мне пришлось помочь ему подняться на третий этаж.

Врач категорически запретил выступать: температура тридцать девять, грипп, ангина. Он обещал прислать мед сестру. Маяковский хотел заплатить за визит, но тот наотрез отказался.

- У таких - не беру. Я вознагражден знакомством с вами.

Когда врач ушел, Владимир Владимирович сказал шутливо:

- Какой симпатичный, а денег не взял...

Маяковский десятки раз на день мерил температуру. Иногда он проделывал это по три-четыре раза подряд. Часто он вынимал термометр раньше положенных десяти минут, смотрел на него и ставил обратно. Он разбил сперва свой термометр, за ним тот, который принесла медсестра. Раздобыли третий. Владимир Владимирович разбил и его. Только тогда несколько снизился его интерес к температуре.

- Ирония судьбы, - улыбнулся он. - Значит, пора выздоравливать.

Соблюдать предписанную врачом диету оказалось здесь нелегким делом. Владимир Владимирович решил ограничиться своим любимым блюдом - компотом. Он пригласил официанта и попросил, невзирая на февраль, добыть свежих фруктов.

- За любые деньги, но сделайте компот. И обязательно много, чтобы вышла большая миска.

Обычная порция компота стоила в ресторане 20-30 копеек. Он же дал официанту невероятную по тем временам сумму - 20 рублей. Компот был сварен.

- Надеюсь, что вы не дадите мне лопнуть и осушите вместе со мной это море компота, - обратился ко мне Владимир Владимирович, увидя огромный таз.

Он заставил присоединиться к нам и медицинскую сестру. Но и с нашей активной помощью "компотное море" просуществовало три дня.

Болезнь Маяковского сказалась, разумеется, на его бюджете.

- Надо отнести в газету стихи¹, - сказал он мне.

¹ (Имелось в виду стихотворения "Две культуры, которое было впервые напечатано в днепропетровской газете "Звезда" 8 марта 1928 год - к международному женскому дню.")

- А сколько просить?

- Сколько дадут, но чтобы хватило на скромную жизнь, не считая компота. Между нами говоря, у меня есть такая мысль: всю свою продукцию сдавать в одно место, в Госиздат, например, а он пусть платит мне зарплату - ну, скажем, рублей пятьсот в месяц. Я думаю, что в конце концов так оно и будет.

Прощаясь с медсестрой, Маяковский хотел заплатить ей за дежурство и за разбитый термометр сумму столь же необычную, как та, которую он уплатил за миску с компотом. Сестра была очень смущена: "Я могу получить только по норме, термометр же каждый может разбить, а поэты тем более, они ведь рассеянные".

За два часа до того как покинуть Днепропетровск, он, не желая нарушить свое обещание, выступил у студентов-горняков.

Поезд подходил к Казатину. Мы вышли на площадку. За вагоном бежал какой-то человек и кричал: "Товарищ Маяковский, товарищ Маяковский!"

На нем было пальто и два тулупа, полы которых волочились по земле.

- Товарищ Маяковский, я вас встречаю на замечательных розвальнях. Лошади прямо прелесть. Я сам доехал сюда почти за час. А вот вам тулуп, - сказал он срывающимся голосом, снимая с себя тулуп. (Второй был предназначен для меня.)

Владимир Владимирович разозлился. До Бердичева - 25 километров. Директор бердичевского театра, куда мы сейчас направлялись, обещал еще в телеграмме непременно прислать закрытую машину. Маяковский слаб - держалась температура. А тут, как назло, в начале марта - мороз и вьюга. Маяковский решительно зашагал к вокзалу. Человек, который нас встретил, с трудом поспевая за ним, уговаривал:

- Если вы не поедете и сорвете вечер, меня снимут с работы! А до этого, если я приеду пустой, меня вообще разорвут на части! Сделайте это ради меня! Вы же понимаете весь город ждет! У нас аншлаг - давно нет ни одного билета!

Я связался по телефону с Бердичевом. Обещали немедленно выслать машину. Представитель бердичевского театра, обескураженный, запахнул на себе оба тулупа и уехал.

В буфете Маяковский облюбовал аппетитный хворост, который запивал чаем. Официантка косо посматривала на нас, беспокоясь: "Вдруг уедут и не рассчитаются". Она не раз намекала уже, что пора уплатить. Маяковский же с изысканной вежливостью разъяснял ей, что расчет производится по окончании еды, а не во время.

В буфет то и дело заглядывал мальчик лет десяти - продавец газет и журналов. На нем было дырявое пальтишко и худая обувь - не по погоде.

Он заходил в буфет в надежде, что найдет здесь покупателей. Да и нужно было обогреться.

Но в дверях - "заслон" в виде бородатого швейцара. Он смотрел на мальчишку недобрыми глазами и каждый раз при его появлении, не раскрывая рта, издавал звук, похожий на длинное "ш-ш-ш", что, видимо, должно было означать "п-ш-ш-ш-е-л". Пышные его усы при этом быстро поднимались, как у кота. И стоило ему шевельнуть усом, как мальчишка исчезал за дверью.

Маяковский несколько минут наблюдал эту сценку, потом забасил:

- Мальчик, есть свежие газеты?

- Нет, только вчерашние.

- Их-то мне и надо. Иди сюда! - позвал он.

Не прошло и минуты, как мальчик сидел за нашим столом и, помешивая ложечкой в поставленном перед ним стакане, торжествующе, но вместе с тем не без оттенка беспокойства поглядывал на швейцара.

Владимир Владимирович угощал его и просматривал литературу, которую он продавал.

Маяковский предлагал разные комбинации: "За мои три журнала дай мне один свой, и я тебе еще приплачу". Или: "За один мой журнал дай мне две газеты". Мальчик подолгу обдумывал каждый вариант и неизменно отвергал их. Он боялся, вероятно, подвоха, и чем выгоднее была комбинация, тем она казалась подозрительнее. Тогда Маяковский пошел в открытую: он отобрал десяток газет и журналов, уплатил за них, подарил мальчику почти все свои журналы и дал ему еще в придачу несколько рублей.

Надолго, должно быть, запомнил мальчик этого не обыкновенного проезжего, этого доброго и отнюдь не сказочного деда-мороза.

Маяковский любил просматривать журналы, даже технические, и быстро находил то, что его интересовало. И теперь он погрузился в чтение. Буфетную тишину нарушил звон колокола, вслед за которым должно было, как обычно, раздаться: "Первый звонок! На Одессу! Поезд стоит на второ-о-о-м пути!" (Это был предшественник громкоговорителя.) Но, к всеобщему удивлению, швейцар хриплым басом проскандировал: "Товарища Маяковского требует к телефону председатель Бердичевского исполкома!"

От телефона Владимир Владимирович вернулся с хорошими вестями: полчаса назад предисполкома выслал свою машину. Он уверяет, что публика не разойдется.

Прошло больше часа. Звоню в Бердичев. Выясняю, что машина опрокинулась в кювет и пострадала кассирша театра. "Сама напросилась ехать, - сообщили мне потом.- Такой редкий случай: заранее распродать билеты, прокатиться в машине и первой увидеть Маяковского".

Оставался только один выход: отправиться поездом в 10 часов 40 минут вечера. Можно ли, однако, надеяться на чудо, на то, что публика не разойдется и будет ждать с 8 почти до 12 ночи?

Но чудо совершилось!

Маяковский прежде всего спросил директора театра:

- Сколько народу ушло?

- Человек тридцать-сорок.

- Значит, они меньше всего интересуются стихами. Не жалко - скатертью дорога! А те, кто остался,- это настоящая публика. Перед ней приятно и почетно выступать.

Полтора часа он держал аудиторию в радостном напряжении, отказавшись, с ее разрешения, от перерыва. И слушатели, судя по реакции, были вполне вознаграждены за муки ожидания. Был доволен и Маяковский.

Когда Владимир Владимирович звонил в Москву, он прежде всего рассказал об этом случае.

Гостиница в Бердичеве переполнена. Нас устроили в частном "приезжем доме", в комнатке, где не помещались даже две кровати. Подали чай.

- Комната крохотная, а самовар - наоборот! Подумаешь, тоже Тула, - смеялся Маяковский.

Наутро первый вопрос:

- Вы не знаете, что интересного в Бердичеве?

- В местном костеле венчался Бальзак.

- Не будем терять времени, пройдемся, посмотрим костел.

Через часа два мы были уже в Житомире.

Отдохнув с дороги, Маяковский пошел в театр. За кулисами он разговорился со стариком сторожем, который рассказал ему чуть ли не всю столетнюю историю театра:

- Здесь играли крепостные актеры, в ложах восседали царские губернаторы, побывали здесь и белогвардейцы, и немцы, и гайдамаки, и поляки. Много разных знаменитостей бывало...

- Ну, дедушка, таких, как я, наверное, не было.

- Не знаю. Вот послушаю - скажу.

Маяковский начал свое выступление пересказом этого разговора.

Завтра - вечер в Киеве.

Расположившись в купе, Маяковский выложил газеты и журналы. Среди них - "Новый мир" № 2 (вышедший с опозданием). Листая журнал, он весело произнес:

- Бабель. "Закат". Пьеса в восьми сценах.

Поначалу я думал, что он просто читает оглавление.

Но дальше последовало:

- Действующие лица... (Он прочел полностью.) Действие происходит в Одессе, в 1913 году. Первая сцена...

И тут случилось неожиданное.

Маяковский не только читал, но и изображал, играл, часто опуская имена. Он повторял отдельные места, фразы...

После трех первых сцен он сделал маленький перерыв, а потом дочитал пьесу до конца.

- Это здорово - ничего не скажешь! - заключил он.- Если б только смогли поставить по-настоящему. Это первосортная драматургия.

...В Киевском доме коммунистического просвещения собралось много молодежи. Украинская газета "Пролетарская правда" писала в отчете:

"Все места заняты, в проходах стоят, всю эстраду обсели, на рояль навалились, под рояль залезли, негде одежду вешать, так что раздевались у порога".

В Киеве Владимир Владимирович побывал на строительстве кинофабрики, встретился с рабочими заводов "Ленинская кузня" и "Большевик", читал стихи по радио. Он придавал большое значение своим выступлениям по радио и говорил, что радио с лихвой заменит малотиражные издания его книг.

Что запомнилось в Виннице?

Неуютный и тесный вокзал. Кто-то энергично плюет на пол. Маяковский пытается пристыдить этого человека и советует ему воспользоваться урной. Тот не обращает внимания. Маяковский повышает голос:

- Какая гадость - плевать на пол! Я понимаю - плюнуть в лицо, когда есть за что!

Впоследствии в афише появился заголовок: "Как плюются в Виннице", а на литографском плакате - стихи:

Омерзительное явление, 
что же это будет?
      По всем направлениям 
      плюются люди
 ................... 
Товарищи люди, 
будьте культурны!
На пол не плюйте, 
а плюйте
         в урны.

- Удивительно, такой небольшой - и такой грязный городок! А сколько гигиенических парикмахерских; почти на каждой улице "Перукарня"!-сказал Маяковский. - Я насчитал их двадцать три от вокзала до гостиницы. Если не верите - сами подсчитайте. Прямо-таки - "падоракс"! (Это означало - парадокс. - П. Л.)

- Вы знаете, целые дни звонят: приехал или не приехал? Теперь мы сможем наконец-то ответить, что приехал, - сказал в Одессе дежурный "Лондонской" гостиницы. (Из-за болезни Маяковского выступление отменялось уже два раза.)

Но далеко не каждый одессит склонен был верить тому, что отвечают по телефону. Многие приходили в гостиницу, чтобы лично удостовериться. А убедившись, что Маяковский действительно приехал, стали раскупать билеты.

В. Маяковский выступает в санатории "Таласса". Евпатория. 1926 год

1929 год

Близилась весна. Владимир Владимирович с балкона своей комнаты часами любовался морем.

Пришел Кирсанов. Маяковский пригласил его выступить сегодня вместе с ним в зале горсовета.

Помню, как Маяковский раскрывал некоторые интригующие тезисы афиши "Слушай новое", такие, например, как "Слово читаемое и слышимое", "Альбом тети или площадь Революции":

- Стихи я пишу в основном для чтения вслух. И в процессе работы чувствую, как они будут звучать. Я считаю, что в наши дни стихи должны быть рассчитаны главным образом на слуховое восприятие - не для альбома тети, а для площади Революции. Это есть целевая установка.

О другом тезисе: "Есенин и есенинчики", "Социальный заказ" - Маяковский говорил:

- Появилась целая армия есенинчиков... Поэты, подражая Есенину, подпадают под его упадочнические настроения. Подражать здесь нечему. Надо бороться с этим поветрием. Бороться новыми революционными стихами. Надо не дожидаться социального заказа, в том смысле, что тебе позвонят и закажут, а самому стараться опережать этот заказ. Поэт должен жить сегодняшним днем и помогать стране строить социализм.

В афише значилось: "Понимают ли нас крестьяне и рабочие".

- Мы стараемся писать проще и понятнее, - разъяснял Маяковский. - Нельзя сказать, что все стихи одинаково понятны всем. Поэты должны стрехмиться писать и для людей, обладающих малым запасом слов. Авангард рабочего класса, передовые крестьяне - понимают. Нельзя забывать и того, что культура в нашей стране растет, и таким образом наши вещи со временем будет читать все большее количество рабочих и крестьян.

Одесский медицинский институт был буквально осажден молодежью, желающей попасть на вечер.

Кто-то крикнул изо всей силы: "Дивчата, сидайте хлопцам на колени, иначе ничого не выйдет!" Но и это не помогло. Зал, рассчитанный на 400 человек, вобрал больше тысячи. Слушатели разместились и под столом. Маяковского и Кирсанова прижали к трибуне. Пот лил с них градом.

После вечера, когда мы остались одни, я показал свой ботинок с оторванной подметкой.

Маяковский рассмеялся:

- Вот оно что значит: "На ходу подметки рвут". В Одессе сумели доказать, что такое действительно бывает.

Высокий Маяковский и низенький Кирсанов (провожавший его) шагали по перрону до самого отправления поезда и о чем-то горячо беседовали.

От Киева до Москвы нашей попутчицей оказалась киноактриса Юлия Солнцева. Маяковский пригласил ее к нам в купе.

Выходил Маяковский почти на каждой станции. Солнцева удивилась:

- Почему вы выходите на каждой станции?

- Я должен все знать, иначе мне неинтересно.

Подъезжаем к Москве.

Маяковский предложил "не ждать у моря погоды" - то есть такси, а ехать на извозчике.

- Успокоительная процедура!

С Киевского путь порядочный - за Таганскую площадь. У Бородинского моста Владимир Владимирович стал с увлечением рассказывать о побеге политкаторжанок из женской Новинской тюрьмы:

- Это было в 1909-м. Я сам принимал участие. Помогали мама и сестры. Они сшили гимназические платья для каторжанок.

Он жадно смотрел по сторонам. У Смоленского рынка его взгляд остановился на большущем рекламном щите.

- Когда въезжаешь в город, сразу по афишам чувствуешь, чем он дышит. Я прочитываю почти все афиши. Представьте: вдруг на щитах нет ни одной афиши! Было бы впечатление вымершего города...