Возвращение Маяковского

 1, 2, 4, 8, 16, тысячи, миллионы. 

 Вставай, 
 довольно! 
 На солнце очи! 
 Доколе будешь распластан, нем? 
 Бурчу спросонок: 
 "Чего грохочут? 
 Кто смеет сердцем шуметь во мне?" 

 Утро, 
 вечер ли? 
 Ровен белесый свет небес. 

 Сколько их, 
 веков, 
 успело уйти, 
 в дребезги дней разбилось о даль... 
 Думаю, 
 глядя на млечные пути,- 
 не моя седая развеялась борода ль? 

 Звезды падают. 
 Стал глаза вести. 
 Ишь, 
 туда, 
 на землю, быстрая! 

 Проснулись в сердце забытые зависти, 
 а мозг 
 досужий 
 фантазию выстроил. 
 - Теперь 
 на земле, 
 должно быть, ново. 
 Пахучие вёсны развесили в селах. 
 Город каждый, должно быть, иллюминован. 
 Поет семья краснощеких и веселых. 
 
 Тоска возникла. 
 Резче и резче. 
 Царственно туча встает, 
 дальнее вспыхнет облако, 
 все мне мерещится 
 близость 
 какого-то земного облика. 

 Напрягся, 
 ищу 
 меж другими точками 
 землю. 

 Вот она! 

 Въелся. 
 Моря различаю, 
 горы в орлином клёкоте... 

 Рядом отец. 
 Такой же. 
 Только на ухо больше туг, 
 да поистерся 
 немного 
 на локте 
 форменный лесничего сюртук. 

 Раздражает. 
 Тоже 
 уставился наземь. 
 Какая старому мысль ясна? 
 Тихо говорит: 
 "На Кавказе, 
 вероятно, весна". 

 Бестелое стадо, 
 ну и тоску ж оно 
 гонит! 

 Взбубнилась злоба апаша. 

 Папаша, 
 мне скушно! 
 Мне скушно, папаша! 
 Глупых поэтов небом маните, 
 вырядились 
 звезд ордена! 
 Солнце! 
 Чего расплескалось мантией? 
 Думаешь - кардинал? 
 Довольно лучи обсасывать в спячке. 
 За мной! 
 Все равно без ножек - 
 чего вам пачкать?! 
 И галош не понадобится в грязи земной. 

 Звезды! 
 Довольно 
 мученический плести 
 венок 
 земле! 
 Озакатили красным. 
 Кто там 
 крылами 
 к земле блестит? 
 Заря? 
 Стой! 
 По дороге как раз нам. 

 То перекинусь радугой, 
 то хвост завью кометою. 
 Чего пошел играть дугой? 
 Какую жуть в кайме таю? 

 Показываю 
 мирам 
 номера 
 невероятной скорости. 
 Дух 
 бездомный давно 
 полон дум о давних 
 днях 
 Земных полушарий горсти 
 вижу - 
 лежат города в них. 

 Отдельные голоса различает ухо. 

 Взмахах в ста. 
 "Здравствуй, старуха!" 
 Поскользнулся в асфальте. 
 Встал. 
 То-то удивятся не ихней силище 
 путешественника неб. 

 Голоса: 
 "Смотрите, 
 должно быть, красильщик 
 с крыши. 
 Еще удачно! 
 Тяжелый хлеб". 

 И снова 
 толпа 
 в поводу у дела, 
 громоголосый катился день ее. 
 О, есть ли 
 глотка, 
 чтоб громче вгудела 
 - города громче - 
 в его гудение. 

 Кто схватит улиц рвущийся вымах! 
 Кто может распутать тоннелей подкопы! 
 Кто их остановит, 
 по воздуху 
 в дымах 
 аэропланами буравящих копоть?! 

 По скату экватора 
 из Чикаг 
 сквозь Тамбовы 
 катятся рубли. 
 Вытянув выи, 
 гонятся все, 
 телами утрамбовывая 
 горы, 
 моря, 
 мостовые. 

 Их тот же лысый 
 невидимый водит, 
 главный танцмейстер земного канкана. 
 То в виде идеи, 
 то чёрта вроде, 
 то богом сияет, за облако канув. 

 Тише, философы! 
 Я знаю - 
 не спорьте - 
 зачем источник жизни дарен им. 
 Затем, чтоб рвать, 
 затем, чтоб портить 
 дни листкам календарным. 

 Их жалеть! 
 А меня им жаль? 
 Сожрали бульвары, 
 сады, 
 предместья! 
 Антиквар? 
 Покажите! 
 Покупаю кинжал. 

 И сладко чувствовать, 
 что вот 
 пред местью я.