"Разговор-путешествие"

а

Покидая Севастополь, Маяковский облегченно вздохнул:

- Все же доказал, что это не мое личное дело, а факт общественного значения.

Настроение у него заметно улучшилось. Едем в Симферополь. К нам присоединились два человека, которым не удалось послушать поэта в Севастополе.

В городе мы сели на линейку и направились к центру.

Пустынны улицы в дневные жаркие часы. У афиши стояла девушка. Маяковский остановил линейку и мгновенно очутился на тротуаре. Указывая на афишу, он стал уговаривать девушку непременно прийти сегодня на вечер:

- Будет очень интересно. Обязательно воспользуйтесь случаем. Я тоже приду. Пока! До свиданья, до вечера!

И, откланявшись, вернулся к линейке.

Озорство? Да, оно было иногда ему свойственно, особенно в минуты отличного настроения.

- Как дела? - обратился Маяковский к кассирше Дома просвещения, где должен был состояться его вечер. - Разрешите помочь?

Женщина сперва не поверила, что перед ней сам Маяковский, а убедившись - уступила свое место у крохотного окошечка.

Маяковский стал "сам на себя" продавать билеты. Он вступал в разговоры с подходившими к кассе, давал объяснения к афише, шутил:

- Кому дорого рубль - пятьдесят процентов плачу сам.

Зал полон. Контрамарочники и "зайцы" заняли все проходы. Настроение у Владимира Владимировича праздничное:

- Так сказать, подарок ко дню моего рождения, хотя и по старому стилю. Сегодня мне 33¹. Надо будет отметить первую удачу в Крыму.

¹ (Маяковский родился 7 июля 1893 года (по старому стилю).)

Он вышел на сцену. Аудитория, в которой преобладала молодежь, встретила его восторженно.

Маяковский положил на небольшой столик книжку (но так и не воспользовался ею), поставил бутылку нарзана, которую принес с собой. Пил он из собственного плоского стакана. Когда ему стало жарко, он снял пиджак и повесил его на спинку стула.

Во время доклада он шагал вдоль рампы, а иногда отступал вглубь и возвращался затем к самому краю, задерживался, чтобы быть поближе к аудитории.

Могучий бас заполнил зал:

- Товарищи, я хочу рассказать о своем прошлогоднем путешествии в Америку.

Удивительно, что поэт почти дословно повторял книгу "Мое открытие Америки" - а ведь он не учил наизусть, а запоминал все в процессе работы над прозой (так же, как над стихами). Естественно, отступления от книги бывали, но это были специальные, необходимые отступления.

Рассказ чередовался с чтением стихов из "американского цикла".

Приведу некоторые выдержки из его "Разговора-путешествия".

- До Кенигсберга я добирался на самолете. А затем поездом через Берлин в Париж. Здесь пришлось задержаться для оформления документов. Из Парижа в Сен-Назер и через Испанию в Мексику на пароходе "Эспань".

Ярко, образно передавал свои впечатления от восемнадцатидневного морского путешествия:

- Будни пароходной жизни давали ощущение общества, нас окружавшего. Классы - самые настоящие. Четко разграниченные. В первом: купцы, фабриканты шляп и воротничков, крупные представители различных областей искусства и даже монашенки. Этим чудовищным монашенкам у меня посвящено стихотворение. Если сам не увидишь - не поверишь, что такие существуют в природе. Стихотворение называется "Шесть монахинь". Здесь встречается не всем понятное слово "квота". "Квота"- это норма, по которой американцы впускают к себе эмигрантов...

Вообще люди в первом классе попадаются странные. Например, турки по национальности говорят только по-английски, живут всегда в Мексике, представители французских фирм - с парагвайскими и аргентинскими паспортами. Разбери, кто может.

Во втором классе - мелкие коммивояжеры, начинающие искусство и стукающая по ремингтонам интеллигенция.

Третий класс - начинка трюмов. Боксеры, сыщики, негры, ищущие работы.

Первый класс играет в покер и маджонг, второй - в шашки и на гитаре, третий - заворачивает руку за спину, закрывает глаза, сзади хлопают изо всех сил по ладони: надо угадать, кто хлопнул из всей гурьбы, и указанный заменяет избиваемого. Советую вузовцам попробовать эту испанскую игру.

Зал ответил громким смехом.

- Риск небольшой. Уверен, что будете меня благодарить, - добавил Маяковский.

- Телеграфист орет о встречных пароходах. Библиотекарь, ввиду малого спроса на книги, занят другими делами: разносит бумажку с десятью цифрами. Внеси десять франков и запиши фамилию. Если цифра пройденных миль окончится на твою - получай сто франков из этого морского тотализатора...

Утром, жареные, печеные и вареные, мы подошли к белой - и стройками и скалами - Гаване. О Гаване у меня есть стихотворение "Блэк энд уайт"¹. (Читая "Блэк энд уайт", Владимир Владимирович переводил все английские слова, как он это делал и при чтении других стихотворений "заграничного цикла".)

¹ (Стихотворение написано 5 июля, в день прибытия в Гавану.)

- В центре богатств - американский клуб, десятиэтажный Форд, Клей и Бок² - первые ощутимые признаки владычества Соединенных Штатов над всеми тремя - над Северной, Южной и Центральной Америкой.

² (Владельцы крупных американских фирм)

Кубой также фактически завладели американские империалисты.

Говоря о рабском положении негров, он резюмировал:

- Американский "демократизм" привел людей всех цветных рас к рабству. На каждом шагу эксплуататоры показывают рабам свой увесистый кулак.

Может статься, что Соединенные Штаты станут последними вооруженными защитниками безнадежного буржуазного дела. - И добавил:-Поэтому не выпускайте из рук винтовки!

Он прервал рассказ о путешествии по океану:

- Я вам прочту сейчас стихотворение, которое называется...- и подчеркнуто громко объявил: - "Атлантический океан".

Начало он читал медленно и немного растянуто. Затем, говоря "за океан":

 Мне бы, братцы, 
 к Сахаре подобраться... - 

покряхтывая, покачиваясь, создавал впечатление неуклюжей громады. К концу же снова замедлял и чеканил все громче и громче:

 По шири, 
        по делу, 
               по крови, 
                       по духу - 
 моей революции 

и, резко оборвав последнюю строку, поднял вверх руку:

старший брат.

Читая песенку из стихотворения "Домой", которая приведена и в "Моем открытии Америки":

 "Маркита, 
         Маркита, 
 Маркита моя, 
 зачем ты, 
         Маркита, 
 не любишь меня..." - 

он всегда намечал мелодию.

Стихотворение, которое на афише значилось "Как собаке - здрасите", Маяковский объявлял: "Испания" (по книге). Он не хотел, вероятно, чтобы эта веселая последняя строчка стала известна аудитории до того, как он ее произнесет. Удивительно в нем было развито чутье "доходчивости", неожиданности воздействия на слушателей. Он любил короткие, броские, интригующие названия. Афиши позволяли ему менять названия, разнообразить их, что не всегда можно было сделать при переиздании книг.

- Я должен сказать вам несколько слов по поводу этой самой Испании. Ко мне часто обращаются, особенно девушки: "Ах, какой вы счастливый, вы были в Испании, какая очаровательная страна! Там тореадоры, быки, испанки и вообще много страсти". Я тоже был готов к тому, чтобы увидеть что-нибудь в этом роде. Но ничего подобного. Пароход подплыл к испанскому берегу, и первое, что мне бросилось в глаза, это довольно прозаическая вывеска грязного склада "Леопольдо Пардо". Правда, веера у испанок есть - жарко, вполне понятно. А так ровно ничего примечательного, если не считать, что по-русски - телефон, а по-испански - телефонос. Вообще, останавливаться особенно на Испании не стоит. Они нас не признают¹, и нам на них плевать!

¹ (В то время (как и сейчас) у Советского союза не было дипломатических отношений с Испанией.)

 Ты - я думал - 
               райский сад. 
 Ложь 
      подпивших бардов. 
 Нет - 
       живьем я вижу 
                    склад 
 "ЛЕОПОЛЬДО ПАРДО". 
......................
 Стал 
     простецкий 
              "телефон" 
 гордым 
       "телефонос".
....................... 
 А на что мне это все? 
 Как собаке - здрасите!

"Здрасите" звучало, как написано здесь, так печаталось в прижизненных изданиях и в последнем собрании сочинений. В некоторых же изданиях было исправлено на "здрасьте".

Своеобразно читал Маяковский стихотворение "Американские русские". Перед чтением он разъяснял:

- Все языки в Америке перемешались. Например, английский понимают все, кроме англичан. Русские называют трамвай - стриткарой, угол-корнером, квартал - блоком, квартиранта - бордером, билет - тикетом... Еврей прибавляет к английскому и русскому еще некоторые слова. Иногда получаются такие переводы: "Беру билет с менянием пересядки..."

Слова Каплана из стихотворения "Американские русские" Маяковский произносил с легким акцентом, очень мягко утрируя интонации и подчеркивая их жестами. Особенно смешно выходило слово "тудой": он на несколько секунд растягивал конечное "ой", произносил его даже с легким завыванием. Маяковский читал "сюдою", хотя в книгах стоит "сюдой". А конец - открыто и широко, в своей обычной манере:

 Горланит 
         по этой Америке самой 
 стоязыкий 
         народ-оголтец.

И затем, сразу переходя на разговорную речь, в стиле самого Каплана:

 Уж если 
       Одесса - Одесса-мама. 
 то Нью-Йорк - 
            Одесса-отец, -

резко обрывая, как бы бросая последние слова в публику. (Любопытно, что это стихотворение всюду вызывало смех и только в самой Одессе не имело должного успеха.)

Во второй части вечера стихи чередовались с ответами на записки. Они, по мере накопления, занимали все больше времени и как бы являлись продолжением самого доклада, оживляя и развивая его. Маяковский умел строить вечер как нечто целое. У него сразу же устанавливался контакт с публикой. Доклад он проводил как беседу, вслед за стихами снова начинал разговор и ответами на записки закреплял связь со слушателями.

Одаренный несравненным талантом красноречия, Владимир Владимирович обладал и редким даром - умением разговаривать с массой. Когда он оглашал записки и отвечал на них - разгорались страсти.

"Почему вы ездите в первом классе?" (Имелась в виду поездка Маяковского в Америку.)

- Чтобы такие, как вы, завидовали.

"А почему у нас имеются вагоны разных классов?"

- Вас не приняли во внимание, когда решали этот вопрос.

"Товарищ Маяковский, поучитесь у Пушкина".

- Услуга за услугу. Вы будете учиться у меня, а я - у него.

"Вы на пе, а я - на эм"... Ишь какой самоуверенный".

- Надо думать, когда пишешь. Ведь речь идет о книжной полке. Там, помимо меня, есть и другие поэты.

"Почему рабочие вас не понимают?"

- Напрасно вы такого мнения о рабочих.

"Вот я лично вас не понимаю".

- Это ваша вина и беда.

"Почему вы так хвалите себя?"

- Я говорю о себе, как о производстве, и рекламирую, продвигаю продукцию своего завода, как это должен делать хороший директор.

В газете "Красный Крым" появился отчет о вечере:

"...Первая часть - это легкая, без претензий на глубокомыслие, без экскурсий в географию и этнографию, беседа... Беседа пересыпана смелыми сравнениями, столь напоминающими образы из стихов автора, остроумными отступлениями и шутливыми "разговорчиками" с публикой. Занятно, легко, но и поверхностно - таково впечатление от первой части вечера. Во второй и третьей частях Маяковский читал свои стихи.

...Авторское чтение таково, что многие в публике, не считающие себя горячими поклонниками его поэзии, были захвачены стихами "Юбилейное", "Есенину" и др."

Оценка была относительно положительная, однако рецензент ни слова не сказал о "заграничных" стихах, составлявших основу вечера.

Евпатория, клуб "Первое мая". Открытая площадка заполнена целиком. Обладателям входных билетов некуда втиснуться. Курортники настроены шумно и весело. Маяковский в ударе.

- Евпатория - это вещь!

На следующий день он выступал в санатории "Таласса", для костнотуберкулезных.

Эстрадой служила терраса главного корпуса. Перед ней расположились больные. Тяжелобольных вынесли на кроватях. Других вывели под руки и уложили на шезлонгах. Собрался весь медицинский персонал. Всего - человек 300.

Прохожие на набережной через решетчатый забор могли наблюдать это необыкновенное зрелище и слушать Маяковского издали.

Владимир Владимирович, выйдя на импровизированную эстраду, несколько растерялся. Долгая пауза. Потом он нарочито громко начал:

- Товарищи! Долго я вас томить не буду. Расскажу в двух словах о моем путешествии в Америку, а потом прочту несколько самых лучших стихов.

Когда он произнес "самых лучших", слушатели засмеялись, раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. Напряжения как будто и не было.

Одним из "самых лучших" стихотворений он считал "Сергею Есенину". Потому и прочел его здесь. После слов:

 Надо 
     жизнь 
          сначала переделать, 
 переделав - 
            можно воспевать, - 

остановился. Этого почти никто не заметил. Но он понял, что следующие четыре строки: могли бы напомнить больным об их несчастий, обидеть. И Маяковский опустил всю строфу.

 Это время - 
              трудновато для пера, 
 но скажите 
            вы, 
              калеки и калекши, 
 где, 
     когда, 
          какой великий выбирал 
 путь, 
     чтобы протоптанней 
                       и легше? - 

Выступление продлилось часа полтора. Проводили поэта как близкого человека.

Перед отъездом Маяковского администрация гостиницы обратилась к нему "с покорнейшей просьбой" написать что-нибудь в книгу отзывов. Маяковский долго отказывался, но те не отступали.

- Нам все пишут. Посмотрите, какие здесь знаменитости. Иностранцев много. Послы. Даже американцы. Кто только ни приезжал к нам, все писали. Никто не возражал.

Раскрыли фолиант. Маяковский удивился:

- Смотрите, все довольны! Нет, просто странно! Все довольны. Как пишут! Что пишут! Сплошной восторг!

И он тоже написал несколько слов, но - критических: предложил вывести москитов, которые не давали ему всю ночь спать, и указал на другие недочеты. В книге появился справедливый отзыв, деловое предложение.

Как-то вечером Владимир Владимирович срочно понадобился мне, и я долго искал его по Ялте, Наконец нашел. Маяковский сидел в полутьме на барьере гостиничной террасы.

- Не мешайте! Я занят! - раздраженно сказал он мне и быстро зашагал к морю. Как потом я узнал, он бродил по длинному молу до глубокой ночи. В тот день, 15 июля, он закончил стихотворение "Товарищу Нетте - пароходу и человеку" (оно датировано этим числом), которое задумал, вероятно, в день отплытия из Одессы, 28 июня.

Я несколько раз пытался уговорить его зайти в курзал- рядом с гостиницей. Он не соглашался. И вдруг встречаю его на концерте.

- Просто от скуки зашел. Не особенно люблю кoнцерты.

В тот день среди других выступал С. Я. Лемешев, тогда еще молодой певец. И хотя Маяковский "не особенно любил концерты", но, послушав Лемешева, сравнил тембр его голоса с собиновским, предсказал певцу большую будущность - и не ошибся.

После вечера Маяковского окружили артисты "Синей блузы"¹. Маяковский пригласил их на поплавок. "Сине-блузники" жаловались: нет репертуара - мало пишут, не интересуются "малыми формами".

¹ ("Синяя блуза" - вид агитационнострадно-драматического представления в советском театре 20-х годов. )

- Почему вы "малая форма"? - сказал Маяковский. - По-моему, вы большая форма. Ведь эстрада - самое доходчивое из искусств, не считая кино. А Большой театр, вы думаете, от одного названия - уже большая форма? Я считаю это неправильным. Вы - самая большая форма!..

Разговоров хватило надолго, не заметили, как время подошло к двенадцати.

Когда подали счет, Маяковский - тоном, не допускающим возражений:

- Довольно, товарищи, довольно, я оплачу. А теперь я провожу вас домой, и на этом "дикий кутеж" будем считать законченным.

"Синеблузники" жили далеко, дороги хватило на добрый час - в гору, почти до Ливадии. Когда вернулись, уже брезжил рассвет.

Вскоре Маяковский написал для эстрады гротеск "Радио - Октябрь".

Умер Дзержинский.

Эта весть потрясла Маяковского. Он не находил себе места, отказался выступать в ближайшие дни...

Через год в поэме "Хорошо!" появились строки:

 Юноше, 
      обдумывающему 
                  житье, 
 решающему - 
            сделать бы жизнь с кого, 
 скажу 
      не задумываясь - 
                       "Делай ее 
 с товарища 
           Дзержинского". 

А вслед за этим Маяковский написал стихотворение "Солдаты Дзержинского".

Владимиру Владимировичу очень понравился Гурзуф - роскошный парк, уютный клуб посреди парка - и, конечно, домик Пушкина!

- Сюда входил сам Пушкин, - сказал Владимир Владимирович, подойдя к парадной двери. - А куда выходил - не знаю. Возможно, убегал по ночам через черный ход.

Он внимательно и с явным удовольствием разглядывал домик, фантазируя:

- А вдруг вышел бы к нам Александр Сергеевич и попросил разрешения прийти сегодня на мой вечер? Я просто не знал бы, куда деться...

Из всех своих вечеров на близлежащих к Ялте курортах Маяковский был особенно доволен вечерами в санатории ЦК КП(б)У "Харакс" и в гурзуфском военном клубе. Здесь собрались квалифицированные слушатели. Приятно удивила Маяковского и расценка мест в военном клубе: посторонние платили в среднем полтора рубля за билет, и для них было отведено ограниченное число мест, комсостав - тридцать копеек, а красноармейцы пропускались бесплатно.

Покидая клуб, он сказал:

- Приятно выступать перед нашими бойцами и командирами.

Вслед за нами до моря шли два красноармейца. Они предложили проводить Маяковского до Ялты. Он возразил:

- Вам нужно отдыхать, набираться сил - для этого вы сюда и направлены.

Возвращаясь на моторке в Ялту, он вспомнил встречу в военном клубе и двух красноармейцев:

- Всегда буду здесь выступать. Люблю такие вечера!