"Двинулись в Москву"

7 (19) июля 1906 года Владимиру Маяковскому исполнилось 13 лет. Позади незаконченная кутаисская гимназия, впереди - полнейшая неизвестность. А на сердца тяжелое воспоминание о неожиданной смерти отца^*. "Умер отец... Благополучие кончилось. После похорон отца у нас 3 рубля",- писал В. Маяковский в биографическом очерке "Я сам".

^* (Владимир Константинович Маяковский (1857-1906) был потомком казаков Запорожской Сечи. Родился в местечке Ахалцихе в Грузии. Работал лесничим в селении Багдади бывшей Кутаисской губернии.)

Приехавшая на каникулы старшая сестра Людмила поставила вопрос о немедленном переезде всей семьи в Москву. Сестра училась в Строгановском художественно-промышленном училище и прекрасно понимала, что значит стать главой семьи для нее, студентки, фактически отвечающей за более или менее сносную жизнь матери, сестры и брата. Не теряя времени, Людмила списалась с московской подругой Тамарой Плотниковой.

Маяковские оставили квартиру в доме Чейшвили, переселились в одну комнатенку и начали спешные приготовления к отъезду. Тяжело было расставаться с солнечной Грузией, но иного выхода не представлялось.

"Мы остались совершенно без средств,- вспоминала мать поэта Александра Алексеевна Маяковская (1867-1954).- Накоплений у нас никогда не было. Муж не дослужил до пенсии один год, и поэтому нам назначили только 10 рублей в месяц... Распродав вещи и заняв у хороших знакомых 200 рублей на дорогу, мы двинулись в Москву. Наша добрая знакомая при этом сказала: "Отдадите, когда дети закончат образование". Положение было действительно не из легких. В эти напряженные дни Володя ни на шаг не отходил от матери, всячески стараясь выполнить любое ее поручение, почувствовав себя вполне самостоятельным человеком. Перед тем как навсегда покинуть Кавказ, Маяковские остановились в Тифлисе, чтобы попрощаться с ближайшими родственниками. Володя использовал эту краткую остановку для знакомства с городом, купался в Куре, побывал на городском базаре и не раз приходил на вокзал, с волнением ожидая отъезда в Москву.

Из Тифлиса ехали почти неделю, маршрут был несколько иным, чем в наши дни. Стояла невыносимая июльская жара. В вагоне было тесно и душно, открывать окна категорически запрещалось. Резкие встречные ветры буквально засыпали всех горячим песком и гарью, так что у многих слезились глаза. Несмотря на это, Володя часами простаивал у запыленных окон и с большим интересом следил за тем, как менялись пейзажи Кавказа. Наибольшее впечатление у него осталось от нефтяного Баку. Он хорошо знал, что это самый крупный промышленный центр Кавказа. Нефтяные вышки, бесконечное множество железнодорожных составов и воздух, пропитанный запахом нефти, поразили его. Он переходил от окна к окну, вглядывался в очертания города и был бесконечно рад, когда впервые ступил на его легендарную землю. Живописные горы и бурные реки Кавказа остались позади. Поезд приближался к Ростову-на-Дону, где на шумном перроне вокзала Володя торжественно произнес:

- Вот мы и в России!

За Ростовом распахнулись бескрайние равнины, замелькали маленькие домики русских деревень, золотистые пшеничные поля, голубые ленты извилистых рек. Проехали Воронеж и Рязань, с волнением приближались к Москве. Впереди все было новым и неизвестным. Навстречу бежали подмосковные уютные дачи, утопавшие в роскошной цветущей зелени, а где-то впереди высились силуэты дымящихся заводских труб, массивных домов и церквей. С Курского вокзала перебрались на Каланчевку, на вокзал бывшей Николаевской железной дороги, где пересели на пассажирский поезд, следовавший в Петербург. Миновав товарную станцию, паровоз затормозил и не более чем в 10 верстах от города остановился на полустанке Петровско-Разумовское. Стоянка не более 5 минут, но этого было вполне достаточно, чтобы выгрузиться с дорожными вещами. Корзины и тюки выбрасывали из окон так, что их едва успевали принимать. На помощь прибывшим подоспела и подруга Людмилы Тамара Плотникова. Со станции добирались на извозчике по прямой как стрела густой Лиственничной аллее, мимо обширных опытных полей Петровской земледельческой академии, мимо ее зеркальных прудов и большого искусственного озера, через плотину, на так называемые Выселки. Там находилась тогда дача Плотниковых, а чуть поодаль - крупная суконная фабрика, носящая теперь имя известного рабочего-революционера Петра Алексеева (вскоре после Октябрьской революции Петровская земледельческая и лесная академия была включена в Краснопресненский район и находилась в пределах его территориальных границ до 1930 г.). Плотниковы жили очень скромно, но гостей приняли тепло и радушно. На следующий день, отдохнув от дальней и утомительной дороги, Люда (Людмила Владимировна Маяковская, 1884-1972) вместе с подругой поехала подыскивать квартиру, а Оля (Ольга Владимировна Маяковская, 1890-1949) и Володя с братом Тамары Александровны отправились на паровичке знакомиться с Москвой.

Таким образом, Маяковский, хорошо знавший еще в Грузии о вооруженном восстании пресненских рабочих, впервые ступил на московскую землю, непосредственно связанную с этим историческим событием.

Жилье подыскивали попроще да подешевле. Первым пристанищем Маяковских в Москве оказалась квартира, снятая у домовладельца Ельнинского в доме № 12 по Спиридоньевскому переулку, на углу Малой Бронной. Это был обычный внутридворовый кирпичный дом, предназначенный для сдачи внаем. Друзья Людмилы помогли обзавестись самой необходимой мебелью, а кое-что пришлось прикупить по дешевке у ближайших соседей. На первый взгляд все получилось вроде бы неплохо, но после солнечного кавказского простора и удобства эта квартира казалась особенно тесной, душной, а главное, очень темной из-за того, что соседний дом загораживал собою дневной свет, и новым квартирантам пришлось пользоваться тусклым электрическим освещением и керосиновой лампой.

Лето приближалось к концу, и надо было принимать срочные меры, чтобы не оставить детей без занятий. Многие гимназии, куда обращалась Людмила, не подходили по своим программам, в других - слишком высокая плата за обучение, а третьи не устраивали территориально. Наконец, при помощи хороших знакомых Медведевых ей все же удалось определить Олю в частную гимназию Ежовой, а Владимира - в 5-ю классическую гимназию, которая находилась на углу Поварской (ныне ул. Воровского) и Большой Молчановки. В отличие от других учебных заведений в этой гимназии преподавались латинский и греческий языки, что явно противоречило желанию Маяковского. Но занятия он посещал аккуратно. Больше всего его захватывала сама Москва - многолюдьем, звоном трамваев, пестротой вывесок и реклам. Маяковский подолгу пропадал в парках, садах, музеях, на выставках и в театрах. Больше всего он любил кино. Ради кинокартины готов был жертвовать всем и нередко просиживал на трех сеансах подряд. Он увлекался живописью и рисованием. Вместе с младшей сестрой Володя начал посещать вечерние и воскресные классы Строгановского училища. За отличные успехи в овладении техникой рисования оба получили похвальный отзыв классного руководителя: "Возвращаю вам ваши рисунки после экзаменов, за что вас благодарю, т. е. за ваши труды, за которые я получил от совета профессоров и преподавателей похвалу за свой класс, в особенности за ваши работы, которые были одни из лучших, и вас совет признал способнейшими учениками и выразил благодарность. Балл вам за рисунки пять с плюсом, или первая категория (это балл художников)".

Успехи детей радовали Александру Алексеевну, но крайне тяжелое материальное положение постоянно удручало ее. Дело дошло до "знакомства" с ломбардами. И тогда она твердо решила, чего бы это ни стоило, добиваться назначения полной пенсии за покойного мужа. Решила и одна поехала в Петербург. Людмиле она писала: "Какие там деспоты! Но о них я расскажу, когда приеду". И дальше, там же: "Хорошо я сделала, что приехала. До сих пор мои прошения лежали забытыми, в моем присутствии все разыскали".

Центральный Дом комсомола Красной Пресни на Васильевской улице, 13, где часто выступал Владимир Маяковский (фото 1930 г.)

После долгих изнурительных хлопот, разговоров и убеждений Александре Алексеевне удалось добиться, чтобы ей и детям назначили пенсию в размере 50 рублей. Это хотя несколько и облегчило, но мало чем изменило создавшееся положение. "Годы труда и дни недоеданий" еще долго будут напоминать о себе. Все свободное время проводили за низкооплачиваемой, однообразной работой - выжиганием и разрисовкой коробочек, рамок, стаканов и других кустарных изделий. Особенно много было заказов в предпраздничные дни от кондитерской фабрики Абрикосова. Удовлетворяя спрос широкого потребителя, они преимущественно копировали рисунки акварелистки Елизаветы Бем. Проходило это в той же темной квартире, в постоянном дыму и сырости. Над композицией рисунков особенно не задумывались, так как заказчиков больше всего интересовало количество разрисованных изделий. Естественно, что это далеко не творческая, но очень утомительная работа вызывала одно лишь отвращение, но другого выхода не было. Как и следовало ожидать, основная тяжесть забот пала на долю старшей сестры. Студентка вынуждена была постоянно думать не только о своих занятиях, но и о том, как лучше организовать быт семьи, прокормить ее и где найти подходящую работу, которая бы не отразилась на занятиях в училище. И она безотказно трудилась. Работала на дому, в магазине, помощником корректора в редакции газеты "Новости дня", реставратором орнаментов в часовне Донского монастыря, на шелковой фабрике Мусси, и всюду, как правило, за очень низкую плату. Даже после окончания училища в июне 1910 года, будучи уже направленной на Прохоровскую мануфактуру, она в течение двух месяцев работала бесплатно в качестве практикантки в рисовальном отделении этого крупнейшего по тем временам промышленного предприятия.

О чрезмерной неустроенности и тревожной жизни этой трудолюбивой семьи свидетельствует и тот факт, что за первые девять лет, прожитых в Москве, семья Маяковских вынуждена была сменить 15 квартир. Объясняется это прежде всего тем, что они постоянно бедствовали, а также тем обстоятельством, что за "неблагонадежным" Владимиром Маяковским со стороны жандармерии и полиции шла бдительная слежка.

Многие из домов, в которых проживала семья поэта, не сохранились. Нет и того дома, в котором размещалась 5-я классическая гимназия. Гимназист Маяковский дружил с учащимися 3-й московской гимназии, и особенно с братом подруги сестры Сергеем Медведевым. Коренной москвич, выросший в интеллигентной семье, Сергей был исключительно развит и начитан. Будучи учеником шестого класса, он принимал активное участие в общественной жизни гимназии, в деятельности ее тайных молодежных кружков, был связан с РСДРП и затем вступил в ряды РСДРП. Сергей Медведев по душе пришелся Володе Маяковскому. Именно это знакомство привело его к участию в нелегальном ученическом журнале. "Третья гимназия,- вспоминал впоследствии Владимир Владимирович,- издавала нелегальный журнальчик "Порыв". Обиделся. Другие пишут, а я не могу?! Стал скрипеть. Получилось невероятно революционно и в такой же степени безобразно. Вроде теперешнего Кириллова. Не помню ни строки. Написал второе. Вышло лирично. Не считая таковое состояние сердца совместимым с моим "социалистическим достоинством", бросил вовсе". Сказано вроде бы в шутку, а ведь действительно тринадцатилетний Володя Маяковский появился на Пресне вполне подготовленным к активному участию в революционной борьбе.

"Нужно сказать,- вспоминает старшая сестра поэта, что Багдади - это был период раннего радостного детства, накопления здоровья и жизненных сил. Это была разумная, трудовая, культурная жизнь в тяжелых условиях дореволюционной России. Ограниченные средства, демократизм, жизнь среди людей, притесняемых царским правительством, людей неимущих,- все это воспитывало революционное, пролетарское сознание. Жизнь в сфере политической борьбы 1904-1905 годов в Кутаиси в гуще горячего, темпераментного народа, острота, с какой воспринимал все впечатления Володя подростком, оставили в его памяти глубокий след, эта жизнь "бряцанием боев" врывалась в его сознание".

Перед глазами Маяковского прошла живая картина небывалого революционного подъема, охватившего все грузинские города. Ему навсегда запомнилась мощная демонстрация грузинского пролетариата против войны и самодержавия, проходившая 31 декабря 1904 года под красным знаменем и с боевыми революционными песнями. Помнил он Кутаиси, возмущенный массовым расстрелом питерских рабочих в воскресный день 9 января 1905 года. Повсюду возникали тайные политические кружки, проводились конспиративные и открытые массовые собрания. Особенно активно проявили себя учащиеся гимназий и других учебных заведений. Дело дошло до того, что директор той гимназии, в которой учился Маяковский, вынужден был телеграфировать вышестоящему начальству о том, что начались "в Кутаиси уличные беспорядки. Тревожное настроение охватило всех. Родители опасаются отпускать в школу детей. При данных условиях занятия затруднительны". Несколько позднее петербургская большевистская газета "Вперед" писала: "В Кутаиси все средние учебные заведения и училища закрыты вследствие забастовки учащихся".

Маяковский сам был и свидетелем и участником революционных волнений. Многое перенял он и от старшей сестры, находившейся в самой гуще революционных событий 1905 года. Полная свободолюбивых настроений прогрессивной молодежи своего времени, она активно вела себя в работе по снабжению красногвардейских дружин продовольствием и медикаментами и принимала участие в похоронах Н. Э. Баумана. Всякий раз, когда доводилось навещать родных, Людмила непременно привозила с собой массу нелегальных книг и брошюр, рукописные стихи и газетные вырезки.

В числе книг, привозимых из Москвы, с которыми хорошо был знаком и "насыщенный революцией" гимназист Маяковский, имелись сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса - "Капитализм и коммунизм" (одно из нелегальных изданий "Манифеста Коммунистической партии"), В. И. Ленина - "К деревенской бедноте. Объяснение для крестьян - чего хотят социал-демократы", Г. В. Плеханова - "Столетие Великой революции", А. Н. Баха - "Экономические очерки", А. Бебеля - "Социализация общества" и многие другие. Владимир с жадностью набрасывался на эту литературу, прочитывал и запоминал запрещенные стихи, которые производили на него огромное впечатление. "Это,- говорил он позднее,- была революция. Это было стихами. Стихи и революция как-то объединились в голове".