Только не воспоминания...

Только не воспоминания. Нам и не по-футуристически и не по душе эти самые "вечера". Я предпочел бы объявить или "утро предположений" или "полдень оповещений".

Но...

За эти десять лет ставилось, разрешалось, отстаивалось огромное количество вопросов политики, хозяйства, отчасти и культуры.

Что можно возразить утверждающему: "Мы обещали мир, мы обещали хлеб, и это (если не покусятся окружающие) - у нас под руками".

Длительнее и путанее - вопросы так называемого искусства.

Многие из этих паршивых надстроечных вопросов еще и сейчас болтаются (вернее, разбалтываются) так же, как они трепетали в первый октябрьский ветер.

Эти вопросы все время ставятся нами с первых же дней боевых затиший и вновь отодвигаются "английскими угрозами", "все силы на борьбу с бюрократизмом" и т. п.

Как сделать театр рабочим без всякой "буржуазной полосы" г

Надо ли рисовать портрет лошади Буденного?

Читают ли бузулукские крестьяне стихи Молчанова?

На черта нам "Лакме"?

Гармошка или арфа?

Что такое "форма"?

Что такое "содержание", и кто на нем стоит?

Неизвестно!

Эти вопросы будет ставить и новое десятилетие, и не для того, чтобы кричать "и я, и я", и не для того, чтобы украсить флагами лефовские фронтоны,- мы пересматриваем года.

Это - корректура Лефа, это - лишняя возможность избежать ошибки в живом решении вопросов искусства.

Понятно, что в моих заметках я должен, к сожалению, говорить и о себе.

Первые послеоктябрьские собрания работников искусства шли в залах "Императорской академии художеств".

Нет в мире отвратительнее зданья. Каменные коридоры лабиринтом, все похожие друг на друга, и думаю, что не имеющие выходов.

Строитель академии, обойдя свое здание, сам от него повесился на чердаке. Здесь под председательством архитектора Таманова собрался союз деятелей искусств. Неестественным путем революции перемешались все, от беспардонного ослинохвостца юнца Зданевича до каких-то ворочающих неслышащими, заткнутыми ватой ушами профессоров, о которых, я думаю, уже появились некрологи.

Впервые многие художники узнали, что кроме масляных красок и цены на картину есть и какие-то политические вопросы.

Ярость непонимания доходила до пределов. Не помню повода, но явилось чье-то предположение, что я могу с какой-то организационной комиссией влезть в академию. Тогда один бородач встал и заявил:

- Только через мой труп Маяковский войдет в академию, а если он все-таки пойдет, я буду стрелять.

Вот оно, внеклассовое искусство!

Возникают и обостряются противоположные предложения. Кто-то требует создания комиссии по охране памятников старины. И сейчас же предложение,- кажется, художника Льва Бруни,- "создать комиссию по планомерному разрушению памятников искусства и старины".

Кто-то просит послать охрану в разрушаемую помещичью усадьбу: тоже-де памятник и тоже старина.

И сейчас же О. Брик:

- Помещики были богаты, от этого их усадьбы - памятники искусства. Помещики существуют давно, поэтому их искусство старо. Защищать памятники старины - защищать помещиков. Долой!

Мнение академической части гениально подытожил писатель Федор Сологуб. Он сказал:

- Революции разрушают памятники искусств. Надо запретить революции в городах, богатых памятниками, как, например, Петербург. Пускай воюют где-нибудь за чертой, и только победители входят в город.

Есть легенда, твердимая часто и сейчас: де футуристы захватили власть над искусством. Причем слово "захватили" рассматривалось как обида, нанесенная деятелям старого искусства.

Захватили, мол, грубостью и нахальством, и скромные цветочки душ старых эстетов, готовые распуститься навстречу революции, были смяты. (Распустились только лет через пять разными ак-ахррами.)

Искусство захватить нельзя (оно - воздух), но я все же интересуюсь:

Что для рабочего клуба выросло из Сологуба?

Кабачок-подвал "Бродячая собака" перешел в "Привал комедиантов".

Но собаки все же сюда заворачивали.

Перед Октябрьской я всегда видел у самой эстрады Савинкова, Кузьмина. Они слушали. На эстраде распевал частушечный хор Евреинова.

 Четвертной лежит билет, 
 А поднять охоты нет. 
 Для ча этот мне билет, 
 Если в лавке хлеба нет?! 

К привалу стали приваливаться остатки фешенебельного и богатого Петербурга. В такт какой-то разухабистой музычке я сделал двустишие.

 Ешь ананасы, рябчиков жуй, 
 День твой последний приходит, буржуй.

Это двустишие стало моим любимейшим стихом: петербургские газеты первых дней Октября писали, что матросы шли на Зимний, напевая какую-то песенку:

 Ешь ананасы... и т. д.

Конечно, этой литературой не ограничилась связь футуристов с массой, делавшей революцию. С первых дней семнадцатилетняя коммунистка Выборгского района Муся Натансон стала водить нас через пустыри, мосты и груды железного лома по клубам, заводам Выборгского и Василеостровского районов.

Я читал все, что у меня было; главным образом - "Поэтохронику", "Левый", "Войну и мир" и сатириконские вещи.

Полонских между нами никаких не было, поэтому все всё понимали.

Начались первые попытки агитпоэзии. К годовщине Октября (1918 г.) была издана ИЗО папка одноцветных плакатов под названием: "Герои и жертвы революции". Рисунки с частушечными подписями. Помню:

Генерал:

 И честь никто не отдает, 
 и нет суконца алова, 
 рабочему на флаг пошла 
 подкладка генералова.

Банкир:

 Долю не найдешь другую 
 тяжелей банкирочной... 
 Встал, селедками торгуя, 
 на углу у Кирочной.

Это - жертвы.

Герои - матрос, рабочий, железнодорожник, красноармеец:

 То, что знамя красное рдеется,- 
 дело руки красногвардейца.

У меня этой папки нет. Сохранилась ли она у кого-нибудь?

Эта папка развилась в будущем во весь революционный плакат. Для нас - главным образом в "Окна сатиры РОСТА".

Окна РОСТА - фантастическая вещь. Это обслуживание горстью художников, вручную, стопятидесятимиллионного народища.

Это телеграфные вести, моментально переделанные в плакат, это декреты, сейчас же распубликованные частушкой.

Эстрадный характер поэзии, "заборный" характер- это не только отсутствие бумаги, это бешеный темп революции, за которым не могла угнаться печатная техника.

Это новая форма, введенная непосредственно жизнью. Это огромные (постепенно перешедшие на размножение трафаретом) листы, развешиваемые по вокзалам, фронтовым агитпунктам, огромным витринам пустых магазинов.

Это те плакаты, которые перед боем смотрели красноармейцы, идущие в атаку, идущие не с молитвой, а с распевом частушек. Это тот "изустный период российской литературы", на который сейчас пофыркивают и от которого отплевываются всякие Лежневы.

Я помню замирание этой работы.

Пришел расклейщик, толстенький Михайлов, и сообщил:

- У Елисеева запрещают вывешивать - там теперь магазин открывается.

И долго еще виднелись по Москве дамские головки и текст киноафиш, выделанный нашими ростинскими трафаретчиками.

О качестве работы судите сами. Количество ее было непомерно. У меня комната на Лубянском проезде; я работал в ней часов до двух ночи и ложился спать, подложив под голову не подушку, а простое полено,- это для того, чтобы не проспать и успеть вовремя обвести тушью ресницы разным Юденичам и Деникиным. Вся эта работа, кроме одиноких листов в Музее революции, конечно, погибла. Эти подписи делались в подавляющем количестве мною. Отдельные подписи О. Брика (о картошке: "Товарищи, очень неприятно: на картошке появились пятна"), Риты Райт (о прививке оспы) и Вольпина.

Было много у меня и хороших и популярных стихов - они не вошли ни в одно собрание сочинений.

Например:

 Мчит Пилсудский, пыль столбом, 
 звон идет от марша. 
 Разобьется глупым лбом 
 об коммуну маршал.

Или:

 Тот, кто уголь спер - и шасть, 
 всех бандитов гаже: 
 все равно, что обокрасть 
 самого себя же... и т. д.

Или:

 Побывал у Дутова, 
     Матушки! 
 Отпустили вздутого, 
   Батюшки!.. и т. д. 

Или:

 Подходи, рабочий, обсудим дай-ка, 
 Что это за вещь такая - "Гайка"... и т. д.

(Нормализация гайки)

И бесконечное количество лозунгов:

 На польский фронт, под винтовку мигом, 
 Если быть не хотите под польским игом.

Или:

 Украинцев и русских клич один: 
 Да не будет пан над рабочим господин!

Или:

 Чтоб не было брюхо порожненьким, 
 Помогай железнодорожникам.

Или:

 Но паразиты никогда. 
 

Это на тему о борьбе с вошью. И т. д., и т. д., и т. д.

Меня эстеты часто винят в принижении поэтических качеств стиха. Впрочем, наплевать на эстетов.

Нас, лефов, часто упрекают в непонятности массе. Может быть, остальные понятнее, но я не имел случая сравнить и убедиться. Ни Алексей Толстой, ни Пантелеймон Романов, ни даже Клычков никаких подписей мне не давали. Возможно, они собирали ниточки для будущих эпических полотен.

"Мистерию-буфф" я написал за месяц до первой Октябрьской годовщины.

В числе других на первом чтении были и Луначарский и Мейерхольд.

Отзывались роскошно.

Окончательно утвердил хорошее мнение шофер Анатолия Васильевича, который слушал тоже и подтвердил, что ему понятно и до масс дойдет.

Чего же еще?

А еще вот чего:

"Мистерия" была прочитана в комиссии праздников и, конечно, немедленно подтверждена к постановке. Еще бы! При всех ее недостатках она достаточно революционна, отличалась от всех репертуаров.

Но пьесе нужен театр.

Театра не находилось. Насквозь забиты Макбетами. Предоставили нам цирк, разбитый и разломанный митингами.

Затем и цирк завтео М. Ф. Андреева предписала отобрать.

Я никогда не видел Анатолия Васильевича кричащим, но тут рассвирепел и он.

Через минуту я уже волочил бумажку с печатью насчет палок и насчет колес.

Дали Музыкальную драму.

Актеров, конечно, взяли сборных.

Аппарат театра мешал во всем, в чем и можно и нельзя. Закрывал входы и запирал гвозди.

Даже отпечатанный экземпляр "Мистерии-буфф" запретили выставить на своем, овеянном искусством и традициями, прилавке.

Только в самый день спектакля принесли афиши - и то нераскрашенный контур - и тут же заявили, что клеить никому не велено.

Я раскрасил афишу от руки.

Наша прислуга Тоня шла с афишами и с обойными гвоздочками по Невскому и - где влезал гвоздь - приколачивала тотчас же срываемую ветром афишу.

И наконец в самый вечер один за другим стали пропадать актеры.

Пришлось мне самому на скорую руку играть и "Человека просто", и "Мафусаила", и кого-то из чертей.

А через день "Мистерию" разобрали, и опять на радость акам занудили Макбеты. Еще бы! Сама Андреева играла саму Леди. Это вам не Мафусаил!

По предложению О. Д. Каменевой, я перекинулся с "Мистерией" в Москву.

Читал в каком-то театральном ареопаге для самого Комиссаржевского.

Сам послушал, сказал, что превосходно, и через несколько дней... сбежал в Париж.

Тогда за "Мистерию" вступился театральный отдел, во главе которого встал Мейерхольд.

Мейерхольд решил ставить "Мистерию" снова. Я осовременил текст.

В нетопленных коридорах и фойе Первого театра РСФСР шли бесконечные репетиции.

В конце всех репетиций пришла бумага - "ввиду огромных затрат и вредоносности пьесы, таковую прекратить".

Я вывесил афишу, в которой созывал в холодный театр товарищей из ЦК и МК, из Рабкрина.

Я читал "Мистерию" с подъемом, с которым обязан читать тот, кому надо не только разогреть аудиторию, но и разогреться самому, чтобы не замерзнуть.

Дошло.

Под конец чтения один из присутствующих работников Моссовета (почему-то он сидел со скрипкой) заиграл "Интернационал" - и замерзший театр пел без всякого праздника.

Результат "закрытия" был самый неожиданный - собрание приняло резолюцию, требующую постановки "Мистерии" в Большом театре.

Словом - репетиции продолжались.

Парадный спектакль, опять приуроченный к годовщине, был готов.

И вот накануне приходит новая бумажка, предписывающая снять "Мистерию" с постановки, и по театру РСФСР развесили афиши какого-то пошлейшего юбилейного концерта.

Немедленно Мейерхольд, я и ячейка театра двинулись в МК. Выяснилось, что кто-то обозвал "Мистерию" балаганом, не соответствующим торжественному дню, и кто-то обиделся на высмеивание Толстого (любопытно, что свое негодование на легкомысленное отношение к Толстому высказал мне в антракте первого спектакля и Дуров).

Была назначена комиссия под председательством Драудина. Ночью я читал "Мистерию" комиссии. Драудин, которому, очевидно, незачем старые литтрадиции, становился постепенно на сторону вещи и под конец зашагал по комнате, в нервах говоря одно слово:

- Дуры, дуры, дуры!

Это по адресу запретивших пьесу.

"Мистерия-буфф" шла у Мейерхольда сто раз. И три раза феерическим зрелищем на немецком языке в цирке, в дни Третьего конгресса Коминтерна.

И это зрелище разобрали на третий день - заправилы цирка решили, что лошади застоялись.

На фоне идущей "Мистерии" продолжалась моя борьба за нее.

Много месяцев я пытался получить свою построчную плату, но мне возвращали заявление с надписями или с устной резолюцией:

- Не платить за такую дрянь считаю своей заслугой.

После двух судов и это наконец разрешилось уже в Наркомтруде у т. Шмидта, и я вез домой муку, крупу и сахар - эквивалент строк.

Есть одна распространеннейшая клевета - де эти лефы обнимаются с революцией постольку, поскольку им легче протаскивать сквозь печать к полновымьим кассам свои произведеньица.

Сухой перечень моих боев за "Мистерию" достаточно опровергнет этот вздор.

То же было и с "150 000 000", и с "Про это", и с другими стихами. Трудностей не меньше.

Непосредственная трудность борьбы со старьем, характеризующая жизнь революционного писателя до революции, заменилась наследством этого старья - эстетической косностью. Конечно, с тем прекрасным коррективом, что в стране революции в конечном итоге побеждает не косность, а новая левая революционная вещь.

Но глотку, хватку и энергию иметь надо.

В июне этого года я поехал читать стихи в Сталино. Этот растущий город омываем железными дорогами. Станций семь подходят к нему, но каждая не ближе чем на десять - пятнадцать верст.

После стихов я возвращался мимо отбросных гор через черные поля. Не доезжая Артемовска, лопнула одна камера, проезжая Артемовск, другая. Шофер снял покрышки и поехал, подпрыгивая на голом железе колес.

Я первый раз видел, чтобы так насиловали технику. С естественной тревогой я спросил шофера:

- Что вы делаете, товарищ?! Шофер отвечал спокойно:

- Мы не буржуи, мы как-нибудь, по-нашему, по - советскому!

У нас к искусству часто встречается такое шоферское отношение.

- Какие там лефы! Где уж нам уж...

- Нам по-простому, по - советскому.

Наша победа не в опрощении, а в охвате всей сложнейшей культуры.

Меньше ахрров - больше индустриализации.

[1927]

Примечание

Только не воспоминания... Впервые - журн. "Новый Леф", М., 1927, № 8-9.

Статья посвящена десятилетию Великой Октябрьской социалистической революции.

"Лакме" - опера французского композитора Л. Делиба (1836-1891).

Строитель академии...- речь идет об одном из авторов проекта, архитекторе А. Ф. Кокоринове (1726-1772).

Таманов (Таманян, Александр Иванович, 1878-1936) - архитектор.

...от беспардонною ослинохвостца юнца Зданевича...- 3даневич, Илья Михайлович (1894-1970) - поэт и критик, пропагандист выставок "Ослиный хвост".

Бруни, Лев Александрович (1894-1948) - художник.

Сологуб (Тетерников, Федор Кузьмич, 1863-1927) - писатель.

...разными ак - ахррами.- А к - видимо, все, что связано с понятием "академическое"; ахррами - АХРР - Ассоциация художников революционной России, возникшая в 1922 году.

"Бродячая собака" - артистическое кафе в предреволюционном Петрограде. После революции стало называться "Привал комедиантов".

Савинков, Б. В. (литературный псевдоним - Ропшин В., 1879-1925)- один из лидеров партии эсеров, активный враг Советской власти.

Евреинов, Николай Николаевич (1879-1953) - режиссер и театровед, эмигрировал за границу.

Натансон, Мария Яковлевна - секретарь "Ком-фута", группы коммунистов-футуристов, возникшей в 1919 году в Выборгском районе Петрограда.

У Елисеева запрещают вывешивать...- Елисеев, Г. Г.- владелец гастрономических магазинов. Речь идет о московском магазине на Тверской (ныне улица Горького), где вывешивались плакаты РОСТА.

Юденич, Н. Н. - См. прим.

Деникин А. И. (1872-1947) - белогвардейский генерал, злейший враг Советской власти.

Райт, Раиса Яковлевна (Райт-Ковалева) - переводчица.

Вольпин, Михаил Давидович - литератор и художник.

Пилсудский, Юзеф (1867-1935) - польский реакционный политический деятель.

Дутое, А. И. (1864-1921) - один из руководителей контрреволюционного казачества.

Романов, Пантелеймон Сергеевич (1885-1938) - писатель.

Клычков (Лешенков, Сергей Антонович, 1889-1940) - писатель.

Андреева.- см. прим. к стр. 135.

Каменева, О. Д.- см. прим. к стр. 135.

Комиссаржевский, Ф. Ф.-см. прим. к стр. 135.

Я осовременил текст.- Речь идет о втором варианте "Мистерии-буфф".

Рабкрин. - См. прим. к стр. 220.

В июне этого года я поехал читать стихи в Сталино.- Правильно: в июле 1927 года.