Выступления на Первой Всесоюзной конференции пролетарских писателей

Тов. Вардин ошибся, сказав, что я гость. Я делегат, хотя и с совещательным голосом, но это лучше, чем быть соглядатаем того крепкого разговора, который был сегодня. Тем не менее в отчете о майском совещании в ЦК относительно дел искусства я числюсь как попутчик. Не любя ранги, буду говорить как попутчик, прибавив только, что для попутчика я буду говорить довольно странные вещи.

Я четыре года добивался чести сразиться с глазу на глаз с таким увиливающим от непосредственного соприкосновения противником, как т. Сосновский, и сегодня я получил эту возможность. Однако должен с грустью для Воронского сообщить, что целиком, обеими руками и ногами, не умаляя позиции Лефа, присоединяюсь ко всем положениям по поводу пролетарской литературы и попутничества, которые были высказаны т. Сосновским. Совершенно правильное отношение к попутчикам, с желанием их расслоить на две части - на действительных попутчиков революции и на тех, которые, смешавшись в этой куче, являются по существу примазавшимися к революции. Тов. Киршон говорил здесь мимоходом о том, что появилось какое-то письмо за границей. Разрешите зачитать заметку об этом письме во французской газете. В ней говорится, что писатели подали в Совнарком петицию, имеющую сто подписей, писатели жалуются на подавление личности, на давление цензуры и так далее. Неважно, существующий это или несуществующий документ. Насколько я знаю, черновой список этого документа существовал.

В отношении попутчиков я определенно и категорически, сам случайно нося это имя, держусь в политическом разрезе той самой линии, какой держится т. Сосновский.

Товарищи, отношение Воронского к попутчикам не только ласкательное отношение, но и ругательное. Тов. Воронский, однако, не откажется признать, что ругательное отношение возникает только с того момента, когда попутнический писатель хочет уйти от идеализма. Когда я читал Воронскому свою поэму о Ленине, то он подчеркнул, что мало мест, где сквозит мое "личное". "Вас,- говорил он,- мало, вы не дали нам нового Ленина". Я ему ответил, что нам и старый Ленин достаточно ценен, чтобы не прибегать к гиперболам, чтобы на эту тему не фантазировать о каких-то новых вещах.

Теперь по отношению к пролетарской литературе. Конечно, правильно то, что она не в гигантских томах, а в тех мелких рабкоровских корреспонденциях, в тех мелких достижениях, поэтических или литературных, которые, сгруживаясь, дают представление о росте литературы в СССР. В этом центр литературной тяжести сегодняшнего дня, а не в толстых томах Алексея Толстого, Льва Толстого и т. д.

Товарищи, тут указывается на то, что при каждой газете существует свой критик, который попутническую литературу восхваляет, а пролетарскую литературу "не пущает". Этот критик не спец литературы,- он пускает литературу, с которой он перезнакомился в своих личных взаимоотношениях. Как могло случиться, что на всех восьми полосах "Известий" единственно ценная статья, которая появилась, это была статья Гиммель-фарба о Сергее Городецком. Это одинаково гнилой подход и к пролетарской литературе и к так называемой "спец-литературе". Сейчас для иллюстрации этого самого дела приведу тут совершенно изумительный диалог т. Майского с Воронским. "Я не являлся единственным хозяином в журнале". Он забывает, что сквозь его хозяйский вкус могут сейчас пробиться две тысячи, четыре тысячи организованных писателей. Тот же диалог приобретает еще более изумительную остроту в другом месте. "Нельзя поставить толстого журнала исключительно на пролетарских писателях". А в каком это параграфе советской конституции сказано, что журнал должен быть толстым? Для меня, товарищи, самое понятие о толстом и длинном произведении не есть главное. Мало того что Толстой должен иметь колоссальное количество времени, чтобы написать "Войну и мир", мало этого, но т. Перцов может установить, сколько рабочих часов должен затратить рабочий на чтение "Войны и мира".

Призадуматься над этим вопросом обязательно надо. Товарищ говорит, что он надеется, что скоро на одних пролетарских писателях поставят толстые журналы. Здесь об этом не приходится говорить. Если бы так было, то тем хуже для пролетарских писателей. (Голос с места: "Почему хуже?") Я дальше объясняю.

Вот, товарищи, те пути по организационной линии, с которыми я целиком согласен с т. Сосновским, но это делается не для излияния вдруг накипевших в изнеженной душе поэта чувств к Сосновскому. Никаких принципиальных разногласий, которые были и остаются, мы не забываем, но эти разногласия идут по совершенно другой линии, по линии производственной. Много говорили о влиянии попутнической литературы, живой попутнической литературы на сегодняшних пролетарских писателей. Брали в пример Толстого и говорили, что если нет Толстого, то он должен быть. Мы уничтожаем сегодняшних попутчиков для привода к нашему литературному движению попутчиков старых и, выбиваясь из фактической связи с сегодняшним попутничеством, моментально переходим на подтяжки и на повод к Пушкину и к старым формам, которые по существу, если бы писались сегодня, несомненно рассматривались нами как попутническая литература. Вопрос стоит не о том, чтобы из пролетарских писателей были Горькие и Толстые. По словам т. Сосновского получается так, что сейчас их нет, но они будут. А мы ставим и должны ставить так вопрос: нет, и не будут. И мы должны все усилия направить к тому, чтобы пустить работу пролетарских писателей не по линии копирования выражений и содержания Льва Толстого, а только по линии использования технических навыков старой, так называемой большой литературы. Толстого-индивидуалиста, конечно, мы заменим коллективным Толстым. (Голос с места: "Ладно...") Тому, кто говорит "ладно", стоит об этом подумать.

Теперь я приведу пример из иллюстрации самого т. Сосновского. Он говорит: ",,Рыд матерный" - непонятно". Это может, конечно, и непонятным показаться. Но что такое "рыд матерный", во всяком случае, понять можно, хотя я не говорю о том, хорошо это или плохо. Почему рыду не быть матерным? В поэтической литературе это допустимо более или менее, если, конечно, это характеризует не автора, а какой-нибудь персонаж. Дальше. Я не понимаю, почему это упрощенное слово менее понятно, чем выражение т. Демьяна Бедного в одном его стихотворении: "в руках Немезиды". Почему это пролетарскому сознанию понятнее? Мы не должны швыряться образами первых веков, черт знает какой литературы. Дело не в этих образах, а в образах сегодняшнего дня. Поэтому "рыд матерный" более постен, чем "Немезида". Это корректурная опечатка. Я не хочу сказать,- я извиняюсь перед т. Демьяном Бедным,- что он меньше нашего понятен, ни в коем случае, в тысячу раз более понятен и, несомненно, в порядке политическом в десять раз полезнее нас, потому что он специализируется на этой литературе, и такие самые блохи в литературе у него попадаются очень редко. Но, как на такой блохе нельзя строить в дальнейшем всего громадного облика т. Демьяна Бедного, далеко превышающего эти случайные блохи, так нельзя по поводу слова "рыд матерный" говорить - "да уж эти футуристы, вечно с выкрутасами".

Я буду последним идиотом, если скажу: "Товарищи, ереписывайте Алексея Крученых, с его "дыр бул щыл"". Нет, мы говорим: когда ты даешь революционную боевую песнь, то помни, что мало в этой песне дать случайное выражение, которое подвернется под руку, а подбирай слова, которые выработали до тебя поколения предыдущей литературы, чтобы два раза не делать одной и той же работы. Вообще в России издревле было, что каждый год кто-нибудь приносил часы, вновь изобретенные в Сибири. Занятие с точки зрения изобретательности очень ценное, но не изобретайте тех часов, которые изобретены до вас. Поэтому не вбивайте в головы всей той чепухи, которая не годна ни для страниц газеты, ни для митинга, ни для революционного празднества. Используйте для этого, как материал, лучших шлифовщиков, лучших слесарей слова.

Дальше т. Сосновский переходит к характеристике положительных черт той литературы, которую проповедует. Товарищи, для секретаря,- и то не нашего учреждения, где иной раз напирающих просителей академического пайка приходится брать за ворот,- ни в какой области, кроме разве рекомендательного письма для писца в какое-нибудь учреждение, нельзя дать такой аттестации писателю. Конечно, под этим подразумевается реклама, что влез Маяковский на стол, снял брюки и кричит: "Нигде кроме как в Моссельпроме". Не об этом говорится, но о том, чтобы идею, которая чувствует свою силу, не свою силу персонально, какого-нибудь кулака, а всю силу ситуации класса, стоящего за тобой, проводить со смелостью и решительностью, пробивая и Воронского и редакцию. Если типография не дает средств для печатания, то напечатай, как я когда-то говорил, на спине у заведующего Госиздатом. Дальше о рекламе, которая делается якобы для нас. Тов. Сосновский, эта реклама была далеко не блестящей, далеко не характеризовала наших моральных и прочих качеств. Эта реклама такая, что, попадись человек слабенький, один пух останется, прямо хоть в пух-трест отправляй и больше ничего. Мы не имеем никаких преимуществ по отношению к другим литераторам.

Вот дальше похвалил т. Сосновский почти мопасса-новское, почти чеховское отношение к русскому языку. Как Мопассан относился к русскому языку, на этот счет специальных трудов не замечено, но что касается чеховского языка, в котором вся проплеванность, гниль выражений с нытьем, с три раза повторяющимися на зевоте словами "В Москву, в Москву, в Москву"... (Сосновский: "Поучитесь у него".) Услуга за услугу: вы будете учиться у меня, а я у него.

Если бы эти расплывчатые слова: "В Москву, в Москву, в Москву" т. Безыменский применил в своем стихотворении, веселенькая плаксивая галиматья получилась бы.

Заканчивая, товарищи, свое краткое сумбурное выступление, должен отметить, что как два года тому назад Леф стоял на определенной позиции, так и теперь он стоит на ней же, закрепив дружественные связи с фронтом пролетарских писателей, с ВАППом. Леф, как и прежде, будет стоять на той же линии, с желанием, чтобы в области ремесленного производства вещей, нужных для сегодняшней эпохи, мы чаще бы учились у мастеров, которые на собственной голове пережили путь от Пушкина до сегодняшнего революционного Октябрьского дня. (Аплодисменты).

Товарищи, я выступаю не для того, чтобы защитить свою поэму, но чтобы заставить уважать собрание пролетарских писателей и не пользоваться опечаткой в целях дискредитирования моего отношения к Ильичу и в целях дискредитирования моей поэмы. С 24 сентября по 30 декабря я находился в Париже, где "Известия" не продаются, и корректуру этой вещи, помещенной 7 числа в газете, я не читал, и сегодня, прочитавши этот номер, я с необычайным изумлением и большим смехом увидел слово "генерал". Все мои слова относительно того, что это ложь, остаются в силе. Такую ерунду я не мог бы никогда написать, и люди, сколько-нибудь смыслящие в поэтической работе последних лет, должны видеть, что "генерал" и "перевал" ни в коем случае не соответствующие друг другу слова ни по рифме, ни по ас<сонансу>. Каждому это должно быть ясно, а в доказательство я могу предложить два оригинала: первый оригинал, написанный мною прозой, потому что я должен был его везти через французскую границу и боялся, что его заберут, где на одиннадцатой странице написано: "Это от рабства десяти тысячелетий к векам коммуны сияющий перевал". Прилепить к этому "генерал" - это такая белиберда, которая ни одному человеку в голову прийти не может. Вот другой оригинал, по которому ясно видно, что я бы не мог его сейчас написать, потому что он испещрен всякими поправками (это черновик), где на пятьдесят третьей странице написано: "Переписать" - сказано... (читает). Таким образом, все мои слова, которые относились по поводу лживости указания на то, что я мог бы написать эти строчки, остаются в силе. Все мои слова, которые были обращены к Демьяну Бедному, передаются в срочном порядке Стеклову. Это по личному вопросу. Дальше идет вопрос о характеристике. Немногим из нас было дано счастье увидеть товарища Ленина. Взятый мною факт это один из тех, которые я описывал с натуры. Эта картина была в дни революции буквально списана с товарища Ленина, и такой способ стоять, заложив руки, всем известен. Дальше, для того чтобы сказать "заспанный";- это настолько казалось невероятным для Ленина, что за этой строчкой идет:

 ...шагал, 
          становился 
                    и глаз, сощуря, 
 вонзал, 
       заложивши 
                руки за спину, 
 В какого-то парня 
                  в обмотках, 
                             лохматого, 
 уставил 
        без промаха бьющий глаз, 
 как будто 
          сердце 
                с-под слов выматывал, 
 как будто 
          душу 
              тащил из-под фраз.

Может быть, после этого т. Сосновский будет меня учить, какими образами изображать Ленина.

Дальше относительно фигурирования поэмы "Ленин" в Политехническом музее. Не в Политехническом музее читал я свою поэму, а в МК партии и по районам, так что это обвинение, брошенное мне, отпадает. Товарищи, настоящие разговоры не ведутся для реабилитации поэмы, если товарищи потребуют, в свободное время я прочитаю ее, не об этом идет вопрос, а вопрос идет о применении недобросовестных приемов при критике литературных течений в отношении своих же пролетарских писателей.

Примечание

Выступления на Первой Всесоюзной конференции пролетарских писателей. Впервые - Полное собрание сочинений, т. 12, М., Гослитиздат, 1937 (первое выступление); В. Перцов, "Маяковский. Жизнь и творчество после Великой Октябрьской социалистической революции", изд. АН СССР, М., 1956 (второе выступление).

Конференция проходила в Москве с 6 по 12 января 1925 года. Маяковский выступал дважды 9 января: на утреннем и вечернем заседаниях. Первое выступление связано с прениями по докладу И. Вардина (Мгеладзе, Илларион Виссарионович, 1890- 1943) "Идеологический фронт и пролетарская литература". Второе выступление было вызвано резким выпадом Демьяна Бедного, обвинившего В. Маяковского в искажении образа Владимира Ильича Ленина в одноименной поэме, и журналиста Л. С. Сосновского, подхватившего эти необоснованные обвинения.

...в отчете о майском совещании в ЦК относительно дел искусства я числюсь как попутчик.- Маяковский имеет в виду выступление А. К. Вороненого на совещании 9 мая 1924 года при Отделе печати ЦК РКП(б) (см. брошюру "К вопросу о политике РКП(б) в художественной литературе", изд. "Красная новь". М., 1924).

Воронский, Александр Константинович (1884-1943) - публицист, литературный критик.

Киршон, Владимир Михайлович (1902-1938) - драматург.

Гиммельфарб, Борис Вениаминович (1880-1955) - литературовед.

Майский, Иван Михайлович - литератор, историк, дипломат; в тот период был редактором ленинградского журнала "Звезда".

Перцов, Виктор Осипович - критик, литературовед.

"Рыд матерный" - стихотворение С. М. Третьякова.

Немезида - богиня возмездия в греческой мифологии.

"В Москву, в Москву, в Москву"...- этой репликой завершается второе действие пьесы А. П. Чехова "Три сестры".

...не пользоваться опечаткой в целях дискредитирования моею отношения к Ильичу...- газета "Известия ЦИК", М., 1924, 7 ноября, печатая отрывок из поэмы В. Маяковского "Владимир Ильич Ленин", допустила опечатку: в строке 1863 вместо слова "перевал" напечатали "генерал". Именно эта опечатка, принятая за подлинный текст Маяковского, и вызвала обвинительные выпады со стороны Д. Бедного и Л. Сосновского.

Стеклов (Нахамкис), Юрий Михайлович (1873-1941) - литератор, в то время редактор "Известий".