Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели

Я тру
      ежедневно
                взморщенный лоб 
в раздумье
           о нашей касте, 
и я не знаю:
             поэт -
                    поп, 
поп или мастер. 
Вокруг меня
            толпа малышей,- 
едва вкусившие славы, 
а волос
        уже
            отрастили до шей 
и голос имеют гнусавый. 
И, образ подняв,
                 выходят когда 
на толстожурнальный амвон, 
я, 
   каюсь,
          во храме
                   рвусь на скандал, 
и крикнуть хочется:
                    - Вон! - 
А вызовут в суд,-
                  убежденно гудя, 
скажу:
       - Товарищ судья!  
Как знамя,
           башку
                 держу высоко, 
ни дух не дрожит,
                  ни коленки, 
хоть я и слыхал
                про суровый
                            закон 
от самого
          от Крыленки. 
Законы
       не знают переодевания, 
а без
      преувеличенности, 
хулиганство -
              это
                  озорные деяния, 
связанные
          с неуважением к личности. 
Я знаю
       любого закона лютей, 
что личность
             уважить надо, 
ведь масса -
             это
                 много людей, 
но масса баранов -
                   стадо. 
Не зря
       эту личность
                    рожает класс, 
лелеет
       до нужного часа, 
и двинет,
          и в сердце вложит наказ: 
"Иди,
      твори,
             отличайся!" 
Идет
     и горит
             докрасна,
                       добела...  
Да что городить околичность!
Я,
   если бы личность у них была, 
влюбился б в ихнюю личность. 
Но где ж их лицо?
                  Осмотрите в момент - 
без плюсов,
            без минусов. 
Дыра! 
      Принудительный ассортимент 
из глаз,
         ушей
              и носов!
Я зубы на этом деле сжевал, 
я знаю, кому они копия. 
В их песнях
            поповская служба жива, 
они -
      зарифмованный опиум.
Для вас 
        вопрос поэзии -
                        нов,
но эти,
        видите,
                молятся.
Задача их -
            выделка дьяконов 
из лучших комсомольцев. 
Скрывает
         ученейший их богослов 
в туман вдохновения радугу слов, 
как чаши
         скрывают
                  церковные. 
А я
    раскрываю
              мое ремесло
как радость,
             мастером кованную.
И я,
     вскипя
            с позора с того, 
ругнулся
         и плюнул, уйдя. 
Но ругань моя -
                не озорство, 
а долг,
        товарищ судья.- 
Я сел,
       разбивши
                доводы глиняные. 
И вот
      объявляется приговор, 
так сказать,
             от самого Калинина, 
от самого
          товарища Рыкова. 
Судьей,
        расцветшим розой в саду, 
объявлено
          тоном парадным: 
- Маяковского
              по суду 
считать
        безусловно оправданным!

Примечание

Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели. Впервые - журн. "Молодая гвардия", М., 1927, № 3, март.

Впервые прочитано 22 февраля 1927 года в Харькове.

Шенгели, Георгий Аркадьевич (1894-1956) - см. примечания к стихотворению "Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому", стр. 451.