Два не совсем обычных случая

 Ежедневно 
 как вол жуя, 
 стараясь за строчки драть,- 
 я 
 не стану писать про Поволжье: 
 про ЭТО - 
 страшно врать. 
 Но я голодал, 
 и тысяч лучше я 
 знаю проклятое слово-"голодные!" 
 Вот два, 
 не совсем обычные, случая, 
 на ненависть к голоду самые годные. 

 Первый.- 
 Кто из петербуржцев 
 забудет 18-й год?! 
 Над дохлым лошадьем вороны кружатся. 
 Лошадь за лошадью падает на лед. 
 Заколачиваются улицы ровные. 
 Хвостом виляя, 
 на перекрестках 
 собаки дрессированные 
 просили милостыню, визжа и лая. 
 Газетам писать не хватало духу - 
 но это ж передавалось изустно: 
 старик 
 удушил 
 жену-старуху 
 и ел частями. 
 Злился - 
 невкусно. 
 Слухи такие 
 и мрущим от голода, 
 и сытым сумели глотки свесть. 
 Из каждой поры огромного города 
 росло ненасытное желание есть. 
 От слухов и голода двигаясь еле, 
 раз 
 сам я, 
 с голодной тоской, 
 остановился у витрины Эйлерса - 
 цветочный магазин на углу Морской. 
 Малы - аж не видно! - цветочные точки, 
 нули ж у цен 
 необъятны длиною! 
 По булке, должно быть, в любом лепесточке. 
 И вдруг, 
 смотрю, 
 меж витриной и мною - 
 фигурка человечья. 
 Идет и валится. 
 У фигурки конская голова. 
 Идет. 
 И в собственные ноздри 
 пальцы 
 воткнула. 
 Три или два. 
 Глаза открытые мухи обсели, 
 а сбоку 
 жила из шеи торчала. 
 Из жилы 
 капли по улицам сеялись 
 и стыли черно, кровянея сначала. 
 Смотрел и смотрел на ползущую тень я, 
 дрожа от сознанья невыносимого, 
 что полуживотное это - 
 виденье! - 
 что это 
 людей вымирающих символ. 
 От этого ужаса я - на попятный. 
 Ищу машинально чернеющий след. 
 И к туше лошажьей приплелся по пятнам. 
 Где ж голова? 
 Головы и нет! 
 А возле, 
 с каплями крови присохлой, 
 блестел вершок перочинного ножичка - 
 должно быть, 
 тот 
 работал над дохлой 
 и толстую шею кромсал понемножечко. 
 Я понял: 
 не символ, 
 стихом позолоченный, 
 людская 
 реальная тень прошагала. 
 Быть может, 
 завтра 
 вот так же точно 
 я здесь заработаю, скалясь шакалом. 

 Второй.- 
 Из мелочи выросло в это. 
 Май стоял. 
 Позапрошлое лето. 
 Весною ширишь ноздри и рот, 
 ловя бульваров дыханье липовое. 
 Я голодал, 
 и с другими 
 в черед 
 встал у бывшей кофейни Филиппова я. 
 Лет пять, должно быть, не был гам, 
 а память шепчет еле: 
 "Тогда 
 в кафе 
 журчал фонтан 
 и плавали форели". 
 Вздуваемый памятью рос аппетит; 
 какой ни на есть, 
 но по крайней мере - 
 обед. 
 Как медленно время летит! 
 И вот 
 я втиснут в кафейные двери. 
 Сидели 
 с селедкой во рту и в посуде, 
 в селедке рубахи, 
 и воздух в селедке. 
 На черта ж весна, 
 если с улиц 
 люди 
 от лип 
 сюда влипают все-таки! 
 Едят, 
 дрожа от голода голого, 
 вдыхают радостью душище едкий, 
 а нищие молят: 
 подайте головы. 
 Дерясь, получают селедок объедки. 

 Кто б вспомнил народа российского имя, 
 когда б не бросали хребты им в горсточки?! 
 Народ бы российский 
 сегодня же вымер, 
 когда б не нашлось у селедки косточки. 
 От мысли от этой 
 сквозь грызшихся кучку, 
 громя кулаком по ораве зверьей, 
 пробился, 
 схватился, 
 дернул за ручку - 
 и выбег, 
 селедкой обмазан - 
 об двери. 

 Не знаю, 
 душа пропахла, 
 рубаха ли, 
 какими водами дух этот смою? 
 Полгода 
 звезды селедкою пахли, 
 лучи рассыпая гнилой чешуею. 

 Пускай, 
 полусытый, 
 доволен я нынче: 
 так, может, и кончусь, голод не видя,- 
 к нему я 
 ненависть в сердце вынянчил, 
 превыше всего его ненавидя. 

 Подальше прочую чушь забрось, 
 когда человека голодом сводит. 
 Хлеб! - 
 вот это земная ось: 
 на ней вертеться и нам и свободе. 
 Пусть бабы баранки на Трубной нижут 
 и ситный лари Смоленского ломит,- 
 я день и ночь Поволжье вижу, 
 солому жующее, лежа в соломе. 

 Трубите ж о голоде в уши Европе! 
 Делитесь и те, у кого немного! 
 Крестьяне, 
 ройте пашен окопы! 
 Стреляйте в него 
 мешками налога! 
 Гоните стихом! 
 Тесните пьесой! 
 Вперед врачей целебных взводы! 
 Давите его дымовою завесой! 
 В атаку, фабрики! 
 В ногу, заводы! 
 А если 
 воплю голодных не внемлешь - 
 чужды чужие голод и жажда вам,- 
 он 
 завтра 
 нагрянет на наши земли ж 
 и встанет здесь 
 за спиною у каждого! 

Примечание

Два не совсем обычных случая. Впервые - однодневная газ. "На помощь!" (изд. "Известия ВЦИК" в пользу голодающих Поволжья). М., 1921, 29 августа.